Корни - Алекс Хейли

В трюме Кунта слышал тихий шепот то там, то сям. Он удивлялся, как люди находят, о чем говорить. Да и какой в этом смысл? Его сосед-волоф умер. Смерть забрала тех, кто переводил для других. Кроме того, на разговоры требовалось много сил. Каждый день Кунта чувствовал себя все хуже, а происходящее с другими мужчинами угнетало его еще больше. Теперь они испражнялись кровяными сгустками и серовато-желтой зловонной слизью.

Когда тубобы впервые почуяли и увидели эту зловонную слизь, они пришли в возбуждение. Один из них побежал наверх и вернулся с беловолосым. Сморщившись от вони, он сразу же приказал тубобам расковать кричащих мужчин и вывести их из трюма. Вскоре появились другие тубобы с факелами, лопатами, щетками и ведрами. Их затошнило, но с ругательствами они начали ожесточенно скрести полки, где лежали больные. Потом они облили эти полки кипящим уксусом и переложили тех, кто был рядом, на пустые места в стороне.

Но это не помогло. Кровавая болезнь – тубобы называли ее дизентерией – распространялась стремительно. Вскоре Кунта тоже почувствовал боль в голове и спине, потом началась перемежающаяся лихорадка – он то горел в огне, то дрожал от озноба. А потом в животе возникла страшная резь и появились кровяные сгустки и зловонная слизь. Кунте казалось, что все его внутренности вот-вот вывалятся. Он терял сознание от боли. В бреду он кричал слова, в которые сейчас трудно было поверить: «Оморо – Омар, второй халиф, третий после пророка Мухаммеда! Каираба – Каираба означает «мир»!» В конце концов голос его сорвался от крика, и его не стало слышно среди шума и стонов других мужчин. За два дня в трюме заболели практически все.

Теперь кровавые сгустки соскальзывали с полок прямо в проходы, и тубобы не могли не наступать в них, убираясь в трюме. Они ругались, их рвало. Теперь мужчин каждый день выводили на палубу, а тубобы тащили в трюм ведра с уксусом и дегтем, чтобы окуривать зловонные полки и проходы. Кунта и его товарищи с трудом выбирались из люка и спотыкаясь брели к указанному месту. Там они падали, и доски палубы вскоре окрашивались кровью из ран на их спинах и из кишечника. Свежий воздух окутывал все тело Кунты, от головы до ног. Когда они возвращались в трюм, их окутывал запах укусуса и дегтя. Но никакие запахи не могли истребить зловония дизентерии.

В полубреду Кунта видел бабушку Яйсу, как она лежала на постели и в последний раз разговаривала с ним, когда он был еще совсем маленьким. Он думал о старой бабушке Ньо Бото и вспоминал сказки, которые она рассказывала, когда он был в первом кафо. Он вспоминал сказку про крокодила, который попался в ловушку и просил мальчика помочь ему освободиться. В забытьи он стонал и лягался, когда рядом с ним оказывались тубобы.

Вскоре большинство мужчин больше не могли ходить. Тубобам приходилось выводить их на палубу, чтобы беловолосый мог намазать раны своей бесполезной мазью при свете дня. Каждый день кто-то умирал, и тело выбрасывали за борт. Умерли несколько женщин и двое детей – и несколько тубобов. Выжившие тубобы тоже заболели. Тот, кто управлял большим колесом большого каноэ, стоял в бадье, потому что и у него начался кровавый понос.

Ночи и дни слились в одну сплошную череду. Однажды Кунта и те немногие, кто еще мог выбираться из люка, с изумлением увидели, что океан вокруг превратился в сплошной ковер золотистых водорослей. Водоросли плавали по поверхности воды повсюду, насколько хватало глаз. Кунта знал, что вода не может длиться вечно, и теперь ему казалось, что большое каноэ приблизилось к концу мира – но ему не было до этого дела. Погрузившись в себя, Кунта чувствовал, что конец близок. Не уверен он был лишь в одном: как к нему придет смерть.

В полузабытьи он заметил, что большие белые полотнища обвисли. Ветер больше не надувал их. Тубобы лазали по лабиринту канатов, перемещая полотнища так и этак, чтобы уловить хотя бы легкий ветерок. С палубы другие тубобы подавали им ведра с водой, и они смачивали полотнища. Но большое каноэ стояло на месте, покачиваясь из стороны в сторону с небольшими волнами. Тубобы злились и с трудом сдерживались. Беловолосый даже стал орать на своего исполосованного шрамами помощника, а тот срывал зло на других тубобах. Белые люди все чаще орали и дрались друг с другом. А скованных людей они избивать почти перестали – это случалось лишь изредка. Почти все время скованные люди проводили на палубе. К изумлению Кунты, им стали давать по полной пинте воды каждый день.

Как-то утром скованных людей вывели из трюма, и они увидели на палубе сотни летучих рыб. Женщины спели, что ночью тубобы зажигали факелы, чтобы приманить добычу, рыбы взлетали, падали на палубу и бились, тщетно пытаясь спастись. Вечером рыбу сварили с маисом. Вкус свежей рыбы был очень приятен. Кунта съел все, что ему дали, не оставив даже костей.

В очередной раз посыпая спину Кунты едким желтым порошком, главный тубоб перевязал ему правое плечо плотной тканью. Кунта знал: это означает, что в ране стала видна кость. Такое случалось со многими мужчинами, особенно с худыми, у которых было мало мышц. Перевязанное плечо стало болеть еще больше, чем прежде. Но достаточно было провести в трюме совсем немного времени, как от сочащейся крови повязка промокла и сползла. Впрочем, это было неважно. В бреду Кунта вспоминал все пережитые ужасы и проклинал тубобов. Но чаще всего он просто лежал в зловонной темноте, веки его слипались от какой-то желтоватой слизи. И он уже не понимал, жив ли еще.

Кунта слышал, как кричат другие мужчины, как молят Аллаха спасти их, но ему больше не было дела до этих людей. Погруженный в полубессознательное состояние, он видел во снах, как работает на полях в Джуффуре, видел зеленые просторы, рыб, выпрыгивающих из прозрачного болонга, жирное мясо антилопы, жарящееся над горячими углями, калабаши с горячим чаем и медом… Очнувшись, он слышал собственные стенания. Кунта сыпал угрозами, а потом против своей воли начинал молить Аллаха, чтобы ему в последний раз позволили увидеть семью. Все они – Оморо, Бинта, Ламин, Суваду, Мади – камнем лежали на его сердце. Он страдал из-за того, что причинил им такое горе. Потом он пытался переключиться на что-то другое, но это не помогало. Мысли его неизбежно возвращались к дому – к барабану, который он собирался сделать. Он думал о том, как тренировался бы с этим барабаном по ночам, охраняя поля земляных орехов, – там никто не услышал бы его огрехов. Но потом он вспоминал тот день, когда решил вырубить дерево для барабана, и снова погружался в черную тоску.

Уже и живые не могли встать. Кунта был одним из последних, кто без помощи поднимался с полки и по лестнице выходил на палубу. Но потом его ноги стали дрожать и подкашиваться. В конце концов его тоже стали вытаскивать на палубу тубобы. Там он сидел, опустив голову между коленей, закрыв заплывшие гноем глаза. Он сидел, пока не подходила его очередь мыться. Теперь тубобы мыли людей не жесткими щетками, а большой мыльной губкой – настолько ужасными были раны на их спинах. И все же Кунте было лучше, чем многим, кто мог лежать только на боку.

Лишь женщины и дети были относительно здоровы. Их не сковывали, и им не приходилось лежать в темноте, грязи, вони, среди вшей, блох и крыс. Самая взрослая из выживших женщин, почти ровесница Бинты, мандинго Мбуто из деревни Кереван, обладала поразительной статью и достоинством. Даже обнаженная, она выглядела так, словно на ней было царское одеяние. Тубобы не останавливали ее, когда она со словами утешения подходила к скованным мужчинам на палубе, растирала им воспаленную грудь и лоб.