Брак по расчету. Златокудрая Эльза - Евгения Марлитт

— Что это значит, Рауль? Что за бессмыслицу ты говоришь? — воскликнул гофмаршал.

Майнау засмеялся так горько и так громко, что его смех отозвался эхом.

— Попроси святого отца объяснить тебе это, дядя! Он так долго загонял жирных карпов в обширные римские сети, что никто не решится осудить его за то, что он раз в жизни пожелал заполучить в свою собственную сеть прекрасную золотую рыбку… Ваше преподобие, святой орден, к которому вы принадлежите, не приемлет часто приводимое в наше время правило «цель оправдывает средства». Может быть, из предосторожности оно нигде не записано, но тем оно действеннее, как на ухо сказанный призыв, и я не могу не поздравить вас с тем, что вы эту сделку с совестью умеете применять и к частным интересам… И правда, разве эти уста должны только творить молитву, перебирая четки?

— Признаюсь, я не понимаю, что вы этим хотите сказать, господин барон, — проговорил священник весьма непринужденно.

У него было время принять спокойную и даже вызывающую позу, хотя по его горевшим жаждой мести глазам и бледному лицу было видно, что он вовсе не так равнодушен, как желал казаться.

— Глупости!.. Я решительно не понимаю, с какой целью ты все это говоришь, — заметил старик, нетерпеливо ворочаясь в своем кресле.

— Зато я понимаю, Майнау, — проговорила молодая женщина упавшим голосом.

Потом она молча воздела руки к небу: ей казалось, что после признания падет огонь на ее голову.

— Комедия! — крикнул гофмаршал своим пронзительным голосом и с негодованием отвернулся.

Священник подошел к нему неверным шагом.

— Не грешите, господин гофмаршал! — сказал он строго и повелительно. — Эта бедная, измученная женщина находится под моим покровительством. Я не допущу, чтобы небесную чистоту ее души…

— Ни слова больше, ваше преподобие! — воскликнула возмущенная Лиана с глазами, пылающими огнем. — Вы ведь знаете, что я «одним поворотом головы возвышаюсь над многими», знаете, что я «высокомерна, как ни одна аристократка, даже та, в жилах которой течет герцогская кровь»! Эти слова недавно были произнесены вами! И вы, непрошеный, все-таки осмеливаетесь защищать меня? Разве вы не знаете, что графиня Трахенберг не потерпит такой навязчивости, а с достоинством отвергнет ее? Пред вами, господин гофмаршал, стоит комедиант, неподражаемый актер! — Она указала на священника. — Поступайте с ним как знаете. Пусть он объяснит вам все, что случилось здесь, в зале, как вам и ему будет удобнее. Я считаю напрасным трудом и унижением своего достоинства сказать хоть одно слово в свое оправдание.

Она быстро повернулась и подошла к мужу; теперь они стояли друг против друга.

— Я удивляюсь, Майнау, — сказала она; как ни твердо и энергично звучал за минуту до этого ее голос, теперь он срывался на рыдания. — Несколько дней тому назад я могла бы оставить Шенверт, не сказав и тебе ни слова в свое оправдание; но с тех пор как я глубже заглянула в твою душу, я лучше узнала ее. Я с большим уважением отношусь к тебе, но, к моему глубокому сожалению, сегодня снова убедилась, насколько ты можешь быть слабым и ослепленным и как искажен твой взгляд на вещи, если ты сам веришь тому, что говоришь… Сама я, конечно, не могу ни устно, ни письменно открыть тебе истинное положение дел, но у меня есть сестра и брат, от них ты услышишь обо мне.

Она направилась к выходу.

— Ради бога, Рауль, не надо скандала! Надеюсь, ты не поверишь этой хитрой интриганке! Заклинаю тебя памятью твоего отца, не позволяй настраивать себя против верного друга нашего дома! О боже! Дорогой, достойнейший святой отец, уведите меня поскорей отсюда, скорее в мою спальню! Мне очень худо! — слышала Лиана громкие тревожные возгласы гофмаршала, затворяя за собою дверь.

На самом же деле один актер стоил другого: это мнимое нездоровье было только предлогом, посредством которого гофмаршал хотел избавить своего друга и свое доверенное лицо от выяснения отношений с раздраженным Майнау.

С горькой улыбкой, едва сдерживая душившие ее слезы, сходила молодая женщина по ступеням лестницы. Три человека, оставленные ею наверху, может быть, будут в течение нескольких дней враждовать между собою, но время и этикет в конце концов их примирят. Бездна же, в какую ввергли несчастную женщину, скоро, очень скоро поглотит ее, и кто тогда вспомнит о разведенной жене? В высшем свете неприятные происшествия необыкновенно быстро порастают травой забвения.

В гардеробной перед трюмо горели лампы. Ганна полагала, что ее госпожа захочет переодеться к чаю и заменит легкое летнее платье более теплым, так как на дворе стало холодно и сыро. Белая фарфоровая печка, топившаяся исключительно в это время года, распространяла приятную теплоту, а сквозь отверстие в ее медной дверке падал на ковер красноватый отблеск горевшего в ней угля. И в этот уютный, приветливый уголок вошла в последний раз молодая женщина с разбитым сердцем и помутившимся взглядом, чтобы приготовиться к отъезду… Она отпустила горничную в людскую ужинать и заперла за ней дверь, которая выходила к колоннаде.

Почти все окна были уже закрыты ставнями, только в голубом будуаре оба окна остались отворенными. Лиана всегда сама закрывала их из предосторожности, чтобы чужие, неумелые руки не повредили ее прекрасных азалий… Дождь шумными потоками лился на землю. Холодный сырой воздух, врываясь в открытое окно, веял на атласные стены. По временам буря выла еще яростнее, и дождь лился тогда с удвоенною силой. Эоловы арфы то сильнее звучали от порывов ветра, то шум дождя заглушал эти звуки и они затихали.

С минуту Лиана постояла у открытого окна; она невольно содрогнулась при мысли, что в такую ужасную погоду и притом ночью ей приходится покинуть замок и идти пешком. Она хотела уйти из Шенверта тихо и незаметно, чтобы никто не мог знать, когда она ушла. Она ни одной ночи не могла более оставаться под кровлей этого дома, раз его хозяин считал ее неверной и пропавшей безвозвратно. Множество обрушившихся на нее оскорбительных обвинений и вероломный поступок священника лишили ее всякой возможности доказать свою невинность. Пожалуй, только опытная интриганка, хитрая и коварная, могла бы выпутаться из этой ситуации; ей же, беспомощной в силу чистоты ее души, оставался только один выход: бежать к Магнусу и Ульрике, под их защиту.

Она закрыла окно и опустила штору. Вдруг раздались торопливые шаги в передней, и сильная рука взялась за ручку двери голубого будуара, но она была заперта изнутри… Лиана прижала руки к сильно бьющемуся сердцу. Майнау стоял в передней и требовал, чтобы его впустили… Нет, ни за что на свете она не будет говорить с ним! Он сделал эту встречу невозможной.

Майнау стал громко стучать в дверь.

— Юлиана, отвори! — крикнул он повелительно.

Она словно окаменела; не было слышно даже ее дыхания, только глаза тревожно бегали по платью — Юлиана опасалась, что какая-нибудь складка шевельнется и выдаст ее присутствие.

Два раза он позвал ее, сильно дергая за дверную ручку. Потом он пошел назад и с силой распахнул обе створки большой двери, выходящей на колоннаду; но Лиана не слыхала, чтобы она снова затворилась, — очевидно, негодующий Майнау удалился.