Брак по расчету. Златокудрая Эльза - Евгения Марлитт

Прислуга, видевшая его через несколько минут в коридорах замка, не заподозрила, что на его строго сжатых губах еще горели поцелуи и что вызывавшая у них сочувствие вторая жена только что сделалась «полноправной госпожой его дома»… А когда, полчаса спустя, несмотря на дождь и бурю, священник решился обойти вокруг замка, он увидел тень Майнау, ходившего взад и вперед по ярко освещенному кабинету, а внизу, в будуаре, сидела Лиана за письменным столом и что-то писала… Значит, эти двое не испытывали потребность объясниться. Священник, который, подобно осторожному хищному зверю, жадным взглядом искал за слегка притворенными ставнями роскошные золотистые косы, решил, что победа осталась за ним.

Буря, превратившаяся в ураган, свирепствовала далеко за полночь. Почти никто из прислуги замка не ложился спать: боялись, что может сорвать даже тяжелую мозаичную крышу замка, что уж говорить о легкой тростниковой крыше индийского домика — ее буря разметала!

Наутро солнце весело взошло на безоблачное небо, ярко освещая землю, истерзанную бурей; деревья стояли неподвижно, прямо, но были печальны — им жаль было обломанных и далеко отброшенных ветвей, старых снесенных гнезд, укрывавшихся среди густой листвы, а теперь валявшихся на земле. Их листья шелестели, колеблемые легким ветерком…

В кухне замка собралась прислуга, и все соглашались, что Лен похожа на привидение. Страшная буря объяла ужасом даже эту суровую женщину, которую ничто на свете не могло смутить: она всю ночь не спала в индийском домике и была свидетельницей того, как снесло крышу. Только звезды освещали комнату сквозь пробитые в потолке дыры, потому что по случаю сильного ветра всю ночь не удавалось зажечь огня: ветер сразу же тушил его. Но в доме нельзя было наводить порядок, потому что малейший шум мог потревожить умирающую индианку… Истинно верующие говорили, что это и была причина страшного урагана: когда отходит некрещеная душа, в природе всегда начинается страшная борьба.

Лиана тоже не спала всю ночь. Но не буря, конечно, не давала ей спать — ее охватило лихорадочное состояние. Она испытывала несказанное блаженство, сознавая себя так горячо любимой. Она торопливо распаковала маленький ящик и положила каждую вещь на свое место, вынула ключи из адресованного Майнау конверта, который тотчас же сожгла, так как никто не должен был знать о том, что она хотела бежать отсюда… Потом она написала Ульрике, рассказав вкратце обо всех своих неприятностях и страданиях вплоть до счастливой развязки.

Она заснула только под утро, но короткий сон необыкновенно освежил ее. Когда горничная раздвинула шторы и отворила ставни, Лиане показалось, что она никогда в жизни не видела такого синего неба и не дышала таким бальзамическим воздухом, даже в Рюдисдорфе, где она проводила утра с дорогими ее сердцу Магнусом и Ульрикой. Она намеренно надела фиолетового цвета платье, которое, по словам Ульрики, было ей к лицу… О, она сделалась за ночь кокеткой, ей хотелось нравиться Майнау!

Как всегда, держа Лео за руку, вошла она в столовую, где уже был готов завтрак. Лиана знала, что ее ожидают оскорбления гофмаршала, к которому она вчера повернулась спиной, выказывая свое презрение, а сегодня вдруг опять явилась поить его утренним шоколадом. Необходимо было собрать все свое мужество и терпение… Ей, конечно, не было известно, что говорил вчера вечером священник гофмаршалу в спальне, как он выпутался из этой ситуации. В девятом часу Ганна привела Лео, который до этого времени находился в комнате дедушки, но из его болтовни она узнала только, что между священником и гофмаршалом не было никакого оживленного разговора, все обошлось мирно и тихо, и они даже играли в шахматы.

Входя в столовую, Лиана невольно вспомнила первое утро, проведенное ею в Шенверте. Гофмаршал сидел у камина, а только что, по-видимому, вошедшая Лен стояла в нескольких шагах от него. Не обратив внимания на неловкий поклон ключницы, он оперся обеими руками на ручки кресла, наклонился вперед и смотрел на вошедшую Лиану щурясь, как будто не веря своим глазам.

— Ах, это вы, баронесса! — воскликнул он. — Я еще вчера подумал, когда вы так… так невежливо оставили нас, объявив о своем намерении отправиться в такую непогоду в давно задуманное путешествие, домой, что, успокоившись, вы наверняка примете другое решение… Еще бы, в такую бурю! Ну и, конечно, вы подумали о том, что, так внезапно покинув наш дом, без всякого судебного решения, вы много потеряете в финансовом отношении. Вы очень умны, баронесса.

Она хотела было молча выйти, чувствуя, что ей не хватит терпения. Где же Майнау? Он обещал не оставлять ее ни на минуту… Лео с удивлением отметил ее нерешительность; ребенок не понимал, что вместо утреннего приветствия его матери были сказаны оскорбления. Заметив, что она колеблется, он схватил обеими руками ее правую руку и, смеясь, потащил ее в глубину столовой.

— Вот так, вот так, милый мальчик! — весело засмеялся гофмаршал. — Веди маму к чайному столу и попроси дать дедушке чашку шоколада: он всего охотнее пьет из ее прекрасных рук, пусть от них и пахнет жженой бумагой… Что, Лен, — быстро обернулся он к ключнице, не давая молодой женщине ответить, — правду говорят, что ночью снесло бурей всю крышу с индийского дома?

— Да, барон, правда, как есть всю снесло.

— И потолок поврежден?

— Да, барон, там такие дыры, что не знаю, что с нами и будет, если снова пойдет сильный дождь.

— Очень печально!.. Но в индийском саду ничего не будет ни восстанавливаться, ни подправляться: чем скорее исчезнет эта забава, тем лучше! Позаботьтесь о том, чтобы больную перенесли в маленький круглый павильон.

Услышав это приказание, Лиана взглянула на ключницу. Люди были правы, говоря, что «суровая женщина» походила на привидение. И отвечала она коротко и резко, чтобы не было заметно, как дрожит ее голос.

— В этом нет надобности, барон: больная сама отправится! — сказала Лен в ответ на его приказание, как обычно устремив в пространство неподвижный взгляд.

— Как? Что? Вы с ума сошли? — воскликнул гофмаршал, и Лиана в первый раз увидела, как на этом старческом лице вспыхнул яркий румянец. — Глупости! Не хотите ли уверить меня, что ее разбитые члены могут двигаться, а парализованный язык — говорить?

— Нет, барон, что умерло, то и останется мертвым… С заходом солнца ее не станет.

Лен произнесла это ровным голосом, но ее слова пронзали душу.

Гофмаршал отвернулся и стал смотреть в топившийся камин.

— В самом деле? — воскликнул он нервно.

Лиана, готовившаяся подать ему чашку шоколада, поставила ее опять на стол; она не могла принудить себя подойти теперь к убийце, который вел себя странно: то открывал рот, то, словно забывшись, снова устремлял взгляд на свои болезненно скрюченные пальцы, сжимавшие костыль… Не видел ли он теперь перед собой изувеченный, умирающий «цветок лотоса», указывающий на синие пятна на своей нежной белой шейке?

Старик вдруг поднял голову, будто чувствуя на себе взгляд молодой женщины, причем его взгляд был колючим.