Девушка в белом кимоно - Ана Джонс

Впереди, возле небольшой насыпи, остановилась Хатсу. Она стоит лицом к свету, и ее фигура отбрасывает длинную тень, как будто ее изгоняет свет. Мы с Джин подходим к ней и становимся рядом. Прохладный ветер остужает кожу, и мы смотрим на раскинувшееся в низине перед нами бескрайнее поле, усыпанное большими красными цветами. Оно простирается так далеко, что я не вижу его края. Зрелище оказывается красивым, но обманчивым.

У меня обрывается сердце.

Я прикрываю глаза, чтобы рассмотреть то, что находится прямо передо мной.

Это были не цветы. Это были надгробия, как и то, что я видела под деревом. Каждый «цветок» был статуей Дзизо в детской шапочке.

И их тут были целые сотни.

Статуи из бетона в красных вязаных шапочках и манишках в самых разных позах стояли безо всякого порядка. Некоторые были выставлены аккуратными рядами, другие стояли лицом друг к другу в молчаливом осуждении. Казалось, сама земля раскинулась в родовых муках, исторгая наружу потоки яркой крови, и я смотрела в самое ее нутро.

Печальные глаза Хатсу глянули на Джин, потом на меня.

Вот где они находят покой. Их тела попадают сюда.

Как же их много.

Мы втроем стоим и молча смотрим на бесчисленные крохотные надгробия, остро осознавая, что каждая из нас носит в себе новую жизнь. У Хатсу был седьмой месяц срока, у Джин — девятый, а у меня всего лишь четвертый.

По моему лицу текут горячие злые слезы, дыхание срывается.

— Мой ребенок не окажется здесь, один, без помощи.

— Нет, дети смешанной крови сюда не попадают, — и Хатсу указывает на большой сад из странных маленьких деревьев. Она спускается по насыпи и идет в его направлении, аккуратно обходя маленькие статуи Дзизу, чтобы их не задеть.

Мы идем следом за ней. Я не могу удержаться, чтобы не разглядывать маленькие застывшие лица. Они все разные: у одного пухлые щеки и закрытые в медитации глаза, у другого сердитый вид, у третьего — грустный, у четвертого съехал набок нагрудник от сильных ветров. У некоторых статуй высечено только лицо, и их плечи и головы не прикрывает одежда.

Садик оказывается аллеей, которая хранит свои секреты. Мы идем между деревьями, которых я раньше никогда не видела. Темно-серые шелушащиеся стволы и ветки с вытянутыми листьями. Некоторые из них вытянулись над остальными, но в основном они едва достают мне до макушки.

— Это чужеродные деревья с Запада, и дети, упокоившиеся между ними, тоже чужеродны. Вот где они лежат. Это их рай, — Хатсу останавливается и указывает на свежий земляной холмик. — Здесь лежит ребенок Йоко.

Я все поняла. Я оборачиваюсь, чтобы осмотреться. Здесь повсюду высятся эти холмики. Как же их тут много. И ни одной статуи заступника Дзизо. Этим детям нет уважения и внимания даже после смерти.

Они брошены здесь, одинокие, без имен и опознавательных знаков, забытые всеми, никому не нужные.

Я прижимаю руку к животу, чтобы утешить маленькую душу, поселившуюся там, внутри. Она не проведет ни единого мгновения своего существования одинокой и во тьме. Матушка Сато не обречет душу моего ребенка на вечные муки.

В памяти всплывает крик ребенка Йоко. Но сейчас заменившее его молчание рвет мне сердце на части. Его несчастный дух сейчас взывает о помощи. Слезы ручьями текут из моих глаз, которые увидели слишком много.

Я достигла предела своих сил. Я бросилась в траву и стала рвать цветы, отрывая некоторые у самого корня. Я сделаю им надгробия.

— Что ты делаешь? — спрашивает Хатсу.

— Я о вас не забыла, — кричу я деревьям и потерянным душам, которые взывают из них. — Вы пересечете реку вечности. И все вы обретете покой!

Жужжат побеспокоенные пчелы, но я отмахиваюсь от них и продолжаю наклоняться и рвать цветы, рискуя наколоться на жало.

— Наоко!

Кто из них зовет меня по имени? Джин или Хатсу?

Я падаю на колени, цепляясь пальцами за стебли, цветы и траву. Но у меня все валится из рук. Почему окаасан должна была умереть? Почему? «Почему?» — срывается с моих дрожащих губ. Это невыносимо.

Я сажусь на корточки и начинаю тянуть траву сильнее. Я ухватываюсь за толстый корень и дергаю, выкрикивая какие-то слова: «Хватит! Я больше так не могу!» Потом я берусь поудобнее и дергаю снова. «Я просто хочу к Хаджиме. Ну почему, мама?» Еще один рывок. «Почему?» Корень с треском поддается, и я падаю. Моя спина оказывается на земле, потом я кладу голову и просто плачу.

Мой кулак бьется о землю один раз, другой, пальцы впиваются в грязь. Я могу только плакать. Сначала хаха, потом ребенок Йоко и все эти дети. Как могла бабушка прислать меня сюда? Как мог отец ей это позволить? Почему не пришел Хаджиме?

Кто-то садится рядом со мной и гладит мои волосы. Я поднимаю голову и вижу Хатсу, которая протягивает руки и обнимает меня. Я прижимаюсь щекой к ее животу, она продолжает гладить меня, а я — плакать.

Я оплакиваю этих детей. Своего ребенка. Себя. Но это происходит со мной в последний раз. Больше я плакать не буду.

* * *

Хатсу и Джин помогают мне собрать букеты диких цветов для ребенка Йоко. Мы находим камень и сплетаем красивый венок у его подножья. Если раньше я слышала детский крик, то теперь я слышу дух этого ребенка. С помощью нашего надгробия, имитации статуи Дзизо, он сможет перейти реку и обретет покой.

— Надеюсь, ты никогда не будешь злиться на меня, — Джин размахивает вырванным колоском, и в ее голосе слышится улыбка.

Я поднимаю голову от того места, где недавно выдирала траву, и с трудом, но смеюсь. Хатсу улыбается и качает головой. Втроем мы сидим под большим незнакомым деревом. Это самое большое дерево в этой роще.

Тут я рассказываю Джин и Хатсу о смерти моей мамы и о том, как она принесла мне свое драгоценное сиромуку, чтобы я могла надеть его на свадьбу. Хоть Хатсу и подозревает, что Сатоши мне не муж, я еще не готова в этом признаться. Но я и не отрицаю этого. Пусть они пока верят в то, что мой муж — японец. Неожиданно полученное доверие приносит с собой страх, поэтому я очень осторожна в том, что говорю в кругу своих новых и таких дорогих мне друзей.

— А откуда взялись все эти статуи Дзизо? — спрашиваю я Хатсу.

Она устраивает небольшую цветочную гирлянду на своем выпуклом животе и задумывается.

— Либо их присылают сюда сами семьи, либо Матушка Сато берет дополнительную плату за то, что покупает их.

— Но у этих детей нет даже этого. От них отрекаются даже после смерти, — я смотрю на могилы без надгробий.

— Нет, у этих детей ничего нет, — Хатсу продолжает плести гирлянду. — Даже если семьи и присылают на это деньги, она не делает того, что должна, и их души остаются навеки запертыми в этом мире.

— Она демон, а не акушерка, — за меня говорит мой гнев. — Джин, я знаю, что ты говорила, что хочешь, чтобы твоего ребенка не стало, но это... — я указываю на ее живот. — Это живое существо, ребенок. И какая бы боль ни была связана с его зачатием, сам ребенок невинен. Может быть, мы сумеем найти ему приют? — я сажусь на колени и набираюсь смелости произнести следующие слова: — Мне кажется, нам стоит заключить соглашение.