Когда вырастают дети - Ариадна Борисова

Изыск времен дефицита нынче ни для кого не внове, цена черной икры, правда, кусается, и можно нарваться на крашеную щучью. А Русалочка, «водяная» девочка, по всей видимости, не пробовала рыбьего деликатеса, опасливо взяла кружок с прозрачно-оранжевой россыпью. Знает ли, что вкушает потомство неотнерестившегося лосося? Школу-то кончила?..

Сын разлил по фужерам шампанское. Взглянул испытующе.

– Мама, поздравь, мы зарегистрировались днем. Ура?

– Ура, – бодро сказала Мама и спохватилась: – Ой, а свадьба?

– Вот наша свадьба, – засмеялся он.

Язык прохладно покалывали шипучие пузырьки. Рядом с фужером в ополовиненной кофейной чашке плескалось жидкое золото электричества. Странный получается «букет», если шампанское запиваешь глотком кофе. Послевкусие, между прочим, приятное… Значит, фамилию Эдуарда Анатольевича получил еще один человек?

Словно читая Мамины мысли, сын вздохнул:

– Весной я решил… В общем, я поменял фамилию, Мама. Извини. Моего отца помнят старые коллеги. Проекты его помнят. Отец же с ма… мои родители были архитекторами.

– Молодец, что поменял. Продолжатель династии, – она энергично улыбнулась и снова мелко глотнула кофе. Без привычного удовольствия. Сын не возмутился, равнодушно скользнул взглядом по предосудительной чашке – просто не видел. У них что сегодня – первая брачная ночь? Глаз не спускают друг с друга, как близнецы в младенчестве, у которых не успела распасться сакральная связь…

Маму раздражала манера Русалочки отбрасывать прядь со лба тыльной стороной ладони, легким небрежным жестом, и сама эта пестрая прядь – ну что за волосы, какой-то растрепанный стожок на голове! Раздражали журчащий смех и дешевая китайская кофта в кружевах, похожих на подол советской комбинации… все раздражало, все… Тем не менее, ловя восхищенный взгляд сына, Мама кивала с поспешной готовностью. По привычке разговаривать с Мамой глазами он приглашал полюбоваться его женой: она красавица, правда?

Мама так же безмолвно отвечала: о да, красавица… о да, мой мальчик, без сомнения… О-о-о, куда деть больную ревность?! – последнее, опустив глаза.

Муж когда-то предоставлял массу причин для этого мучительного, черт бы его побрал, чувства. Эдуарда Анатольевича обожали жены его гешефтмахерского окружения, неоднократные охотницы за состоятельными мужчинами. Сам со смехом рассказывал о домогательствах брутально напористых Леночек-Лизочек.

«А ты?» – сдержанно спрашивала Мама.

Он ухмылялся, довольный ее вопросом: «Врагу не сдается наш гордый «Варяг»! Гоп-ля-ля, тополя!»

Непонятно, что означала вторая, не революционная фраза. Мама не допытывалась, изводилась молча, пока однажды не поняла: самую большую и взаимную тягу муж испытывает к деньгам… Деньги бесполы. Но именно они, а не хищные Леночки-Лизочки увели мужа мять, ломать, выкручивать, выжимать из него остатки человечного в великой единственной страсти.

«Старый, – вдруг жарко пожалела она его, – ты же старый, Эдик! Жадный, одинокий… Зачем они тебе? Ни жизнь ими не подкупишь, ни смерть… Помрешь – не в золото зароют, не по ноздри в банкноты. Из праха в прах. Бедный ты мой богатый…»

Допила кофе.

Невнимание сына усугубляло боль. Мама чувствовала приближение приступа.

Скорая реанимационная помощь прибыла спустя полчаса. Прочитав длинное послание Маминого сердца из кардиографа, доктор озабоченно сдвинул брови:

– В отделение.

Будто – в милицию. А что – действительно, авария. Забарахлил движок, и сбили. Мама утомленно подумала: «Не помешаю новобрачным, вот и хорошо. Гоп-ля-ля, тополя…»

* * *

Руки покрылись синяками, словно она долго и упорно с кем-то дралась. Вены в сгибах локтей не хотели наливаться кровью даже в перетяжке жгутом, бежали от уколов, как отдельно мыслящие в теле змейки, поэтому медсестра втыкала иглу капельницы в выпирающую буквой «н» вену кисти, где мяса мало и сосудам некуда скрыться. Из прозрачного резервуара на стойке капало с пипетки лекарство. Молодая медсестра ходила из палаты в палату, наблюдала за правильным поступлением жидкости в руки больных. Грудь под халатом упруго подпрыгивала при ходьбе, будто пара спрятанных резиновых мячей. Жизнерадостная, румяная девушка, туго налитая бодростью и здоровьем. Кап… секунда… кап… в тело медленно струилась жизнь. Мама полагала, что получила довольно живительных капель, больше отпущенных волей рока секунд все равно не возьмешь.

В палате не всех навещали гости. Женщине с кровати справа дочь звонила из другого города. Остальным тоже все больше звонили. Только к Маме сын приходил каждый вечер после работы. Один, без Русалочки. На вечные женские вопросы в палате – есть ли внуки, женат ли, Мама ответила, как отрубила:

– Жена – инвалид.

Перестали спрашивать. Смотрели на сына с сочувственным любопытством: вон как Маму любит, навещает без пропусков, сам красивый, прямо кровь с молоком, а жена…

Мама пытливо вглядывалась в родное лицо. Внешне он не изменился, разве что немного спал с тела. Медовый месяц – лучшее средство для похудения… Глаза разговаривали: «Ты счастлив?» – «Да», и вместе с облегчением в душу закрадывалась горечь, досадно излитая в холодной интонации вслух:

– Как она?

– Нормально. Посылает тебе привет.

(Ага, посылает… Куда подальше послала бы с бо́льшим удовольствием.)

– Ей тоже передай.

– Мама, вот фрукты, – сын выложил на тумбочку гранаты… мандарины…

Сердце сжалось. Из памяти вынырнул возмущенный голос воспитательницы: «…после того как вы ушли, представляете?! Да-да, все гранаты, все мандарины выбросила в окно… Такая нервозная девочка. Приступ потом был, ноги отказали…»

Неужели сын знает, и принес именно эти фрукты в упрек, чтобы вспомнилось больнее?..

– Не было в магазине твоих любимых груш, – оправдывался он. – Хотел сбегать на рынок, но подумал, что к тебе не успею.

– Куда так много, я ж не съем.

– Поделишься с кем-нибудь.

Приподняв ее запястье, сын осторожно целовал пятнисто-синюю кисть.

– Мама, Мама, как же тебя искололи!..

От висков отливала гулкая кровь: не знает. Глаза прикрылись устало, влажно: спасибо, Русалочка…

Какой бы невестка ни была, выходит – не подлая, если не пожаловалась, не настроила сына против матери.

А ведь могла.

Он говорил о японцах, приехавших по поводу строительства мусороперерабатывающего завода. В знакомстве с городом их поразило отсутствие пандусов у большинства общественных зданий. В Японии каждый хозяин магазина или аптеки считает себя обязанным приспособить заведение для всех покупателей, как бы ни вынудила их передвигаться судьба.

Мама погладила его руку:

– Мой мальчик… Сколько лет физкультурно-трудовая пропаганда истребляла в нас человечность! А японцы привыкли к заботе о соотечественниках, пострадавших от атомных бомб. Генетически разная величина сопереживания.