Когда вырастают дети - Ариадна Борисова

– Ты права. По глазам было понятно, что иностранцы посчитали наше отношение к инвалидам бескультурьем. Мы от стыда умирали, будто племя тумба-юмба какое-то.

– Почему не сказали о фестивалях для инвалидов, спартакиадах? Они же иногда проводятся в городе.

Сын невесело махнул рукой:

– Вот именно, что иногда. В Доме инвалидов живут два спортсмена-колясочника. Кто ни придет – раскладывают пасьянс из фотографий: вы только посмотрите, вот я на соревновании, вот тренер, вот друзья мои! На снимках жизнь яркая. В остальное время эти ребята никому не нужны… Собрать бы в специализированном культурно-спортивном комплексе здоровых, нездоровых, детдомовских, домашних – всех с детства! Чтобы никто не чувствовал себя лишним… Понимаешь, Мама? Пора ломать плакатные стереотипы. Ну не дикари же мы во всем другом!

Сын, оказывается, ходил в представительские кабинеты, настаивал, убеждал высоких чиновников начать пока с лестниц. Его потрясало необъяснимое жмотство там, где, он знал, находились деньги на неоправданное мотовство.

– Есть у меня один проект… Я к мэру записался.

– Невидимые мэру слезы, – скептически усмехнулась Мама.

Принц не рассказал ей, как на празднике открытия фонтана в парке, куда уговорил прогуляться Русалочку, они стали очевидцами безобразной сцены. Детский реабилитационный центр вывез поглядеть на фонтан малышей. Здоровые дети с интересом пялились на большую группу сверстников в инвалидных колясках. Подходили близко, с непосредственностью веселых незнаек задавали безжалостные вопросы. Одна мама, уводя оглядывающуюся дочь, в негодовании крикнула сопровождающим группы: «Зачем вы инвалидов сюда привезли, это же морально тяжело детям!» Каким детям – не уточнила. Кто-то громко проворчал: «Весь праздник испортили…»

Вечером Русалочка плакала.

Маму забавляла и тревожила пылкость сына. Взрослый, а так и прет из него замешанный на наивности максимализм! Не без смятенной гордости думала – это она с детства внушала ему: делай все на совесть, живи по совести… В сыне не хватало разумного критического видения. Вот если бы к ее воспитательским стараниям добавился ироничный пессимизм Эдуарда Анатольевича, тогда бы сын наверняка не вырос таким до изумления простодушным. А то стоит один у пластов, наслоенных друг на друга давно и крепко, – собрался запросто их сковырнуть. Невыгодно власти пестовать в народе гуманность. Народ прежде всего – трудовой ресурс и обязан быть здоровым.

Сын коснулся губами щеки:

– Скорей поправляйся. Побегу, ладно?

– Какой молодец он у вас, – вздохнула позже лежачая соседка, невольная свидетельница разговора. – Прямо необыкновенный.

– Да простой, что вы.

– Все бы такими простыми были…

Маму грызли виноватые мысли. Где бы ей самой-то почерпнуть простоты в отношениях с невесткой, когда все внутри протестует? А как бы отнеслась к Русалочке, будь она здорова? К детдомовке… не ею, Мамой, выращенной? Не окажется ли стервой, плутовкой, либо кем-то и похуже? Может, поджидает удобного момента, чтобы при сыне обвинить мать в увечье, отомстить, отплатить тем же? Приврала воспитательница о душевной болезни или правда?..

Мама привыкла думать готовыми ответами, которые черпала из советских женских журналов (вот еще один пропагандистский стереотип), и обрушившаяся лавина личных вопросов ее сердила. В этой ситуации невозможно было угадать все наперед! Утешала себя тем, что Русалочка любит своего Принца и поостережется нанести ему боль. Сообразила уже, конечно, – не одна она мужу дорога, мать тоже, несмотря на обман… Умный сын не высказал ни слова в укор, мальчик понял: все, что бы Мама ни делала, она делала ради него.

Даже ошибки…

Найти с невесткой общий язык будет своего рода искусством. Творчеством. Лишь бы, творя, не натворить!

Подъезжая на такси к дому после выписки, Мама не узнала подъезда. К крыльцу был пристроен пандус, и она испугалась:

– Это кому? Русалочка же ходит?..

– Сверху живет мальчик, который передвигается на коляске, – улыбнулся сын.

Мама заметила пандус у дома напротив, и еще один, выгруженный. Возле него суетились рабочие.

* * *

Утрами Принц вдыхал запах волос жены и не мог надышаться. Терпкий дым ее сигарет ему не нравился, но смесь табачного духа со слегка перечным ароматом кожи и древесным оттенком шампуня неожиданно обретала острый запах выжимки из воздуха детдомовской дачи. Пахло ежевичной поляной, млеющей на солнце листвой, горьким молочком одуванчика… спелостью черной смородины, бисером росы в лопухах, солью слез на щеке… Его девочка стала его женой.

Они дождались друг друга.

Он любил засыпать, уткнувшись в ее висок, удерживая в горсти маленькую грудь, пугливую, как птенец. Хлопнув по никелированной шапочке будильника на рассвете, Принц целовал тонкие сгибы локтей жены, где кожа была нежнее шелка, круглое белое пятнышко ниже плеча – след прививки. Добирался губами до впадинок, ямок, холмов, до губ, припухших от ночных поцелуев, скользил языком по чистой, гладкой эмали зубов, на которой восходящие лучи заигрывают после того, как Принц позволит им это сделать… не скоро… не скоро… После шепота, общего, непонятно чьего: я люблю тебя… любишь и так тоже? и так… а еще как? еще – так люблю… ты такой красивый… ты – Принц… тебе хорошо?.. молчи, я люблю тебя… люблю любить тебя… я молчу… о-о, подождите… сейчас… сейчас я ее отпущу… ты кому? солнечным зайчикам… я тебя люб… О-о-о. Теперь можно… Блеск утра, улыбка.

Солнечным хмельным счастьем дышали улицы, дома, деревья, когда он шел к своему институту. Ветер взбивал пышные прически тополей, небо словно перенеслось с южного побережья и взялось явить сибирским взорам все нюансы материковой синевы от сияющей восточной лазури до ультрамарина на западе, куда движутся лучистые стрелки дневных часов.

Принцу хотелось выровнять урбанистическую географию, подтянуть окраины к параду центра, чтобы там, где неразборчивое солнце плещется пока в сточных водах угрюмых околотков, оно сверкало только в радостных окнах, витражах и витринах! Воплощение идеи Принца должно было стать социальным сердцем города. Все получилось: мэр увлекся концепцией проиллюстрированного на мониторе проекта. Выстраданную смету утвердили внезапно, в полной мере, без обычного зажима и обещаний.

Всякий раз Принц бежал домой после работы с надеждой, что Мама и Русалочка встретят его вкусным ужином и теплом, как, наверное, встречает любимых мужчин большинство женщин на свете, и всякий раз убеждался: есть вкусный ужин, а тепла по-прежнему нет. Будто кто-то, прокравшись в квартиру в отсутствие Принца, бесконечно сыпал яд вражды в чашки с чаем его матери и жене. Похоже, они без него вообще не обмолвливались ни словом. По негласному уговору готовили по очереди, и Мама не могла скрыть недовольства поварскими способностями Русалочки, та же из протеста едва притрагивалась к ее творожникам и фрикаделькам. Лица женщин оживали и светлели с приходом сына и мужа, они улыбались ему и поневоле, с неизменной учтивостью, начинали разговаривать друг с другом. Рассеянные любовью и ревностью, не в силах уследить одновременно за своими словами и выражением лиц, обе чем-нибудь непременно выдавали взаимную неприязнь, но упрямо старались создать видимость постоянного общения.