Судьбы передвижников - Елизавета Э. Газарова

Академии». Вынужденно расставшись с профессорством, Куинджи, оставаясь членом Совета Академии художеств, пользовался сохранившейся возможностью выступать на его собраниях. Происходило это всегда так страстно, несогласие выражалось так яростно, что у присутствовавших на собраниях были все основания опасаться за здоровье оратора. Неистовая, не обнаруживавшая ни страха, ни неловкости перед высоким начальством борьба за правильную, по мнению Куинджи, организацию учебного процесса редко достигала цели. Пламенные пожелания Куинджи тонули в привычной административной косности.

Архип Иванович трезво воспринимал естественные процессы развития искусства и был далёк о того, чтобы отговаривать своих учеников от участия в вернисажах «Мира искусства». А когда мирискусники обратились к Академии художеств с просьбой предоставить им выставочную площадку, Куинджи оказался единственным, кто высказался «за».

Отказавшись от участия в выставках, Куинджи оставался ищущим художником. Недремавшие творческие побуждения могли заставить его подняться в свою мастерскую даже ночью. Избавив себя от ожиданий публики, Архип Иванович позволял себе спокойно экспериментировать в поисках более выразительного живописного воплощения природной гармонии, но тогдашние творения художника никто, кроме его супруги, не видел. Выставочное молчание Куинджи длилось долго, очень долго – два десятка лет. Этого огромного срока более чем достаточно, чтобы окончательно исчезнуть из творческого пространства современников, оставшись в истории искусства.

Но Куинджи жил, чувствовал, творил и в ноябре 1901 года неожиданно распахнул двери своей мастерской для людей ближнего круга. Впечатление от представленных картин быстро просочилось в прессу, и любители живописи потянулись к дому Куинджи, чтобы увидеть «Вечер на Украине», «Христа в Гефсиманском саду», «Днепр» и новый вариант «Берёзовой рощи». Судя по комментарию Репина в письме Илье Семёновичу Остроухову, у Архипа Ивановича были все основания торжествовать: «…люди диву даются, нек[оторые] даже плачут перед его новым произведением – всех они трогают…» От самого художника домашний вернисаж потребовал колоссального внутреннего напряжения. «Пережил такое, чего не хочу переживать до смерти, – признавался Куинджи. – Как будто на кресте распят был». Вскоре творческое затворничество художника возобновилось и до конца его дней уже не прерывалось.

Когда на обеде в честь столетия Карла Брюллова великодушный тост Архипа Ивановича за мир и взаимопонимание между передвижниками не был дружно поддержан, Куинджи окончательно убедился в невозможности реставрации своих прежних взаимоотношений с Товариществом, с помощью которого хотел найти достойное применение своему немалому капиталу в деле поддержания молодых живописцев. Пришлось обратить взоры в сторону «Мюссаровских понедельников». Ежегодные распродажи произведений членов этого кружка, названного в честь его организатора, поддерживали больных и старых живописцев, помогали выжить детям и вдовам почивших художников.

В 1904 году Куинджи вместе со своими молодыми единомышленниками влился в «Мюссаровские понедельники». Тогда же, по средам, собирался комитет так называемых Весенних выставок, у истоков которых ещё в 1890-е годы стоял Архип Иванович. Рядом с «куинджистами» на этих выставках выступала талантливая экспериментирующая молодёжь. Из процентов со 100 тысяч рублей, внесённых Куинджи в кассу Министерства двора, выплачивались 24 поощрительные премии, что для неустроенных начинающих художников было серьёзным подспорьем. Расточаемые в его адрес благодарности смущали Архипа Ивановича. В своих ответных словах он бывал совершенно искренен: «У меня были деньги. Они мне не нужны: я всегда проживал очень мало. Для чего же они будут лежать? Разве вы не отдали бы того, что вам не нужно?» Деньги Куинджи рассматривал как инструмент для облегчения жизни нуждающихся, но стоит обратить внимание на то, как деликатно поступил Архип Иванович, организуя премиальный фонд. Молодые художники получали не подачки богатого покровителя, а заслуженные ими поощрения. Да и сам Куинджи не желал считать себя просто благотворителем, все его общественные дела были нацелены на закрепление в сознании общественности непреложной истины – художник должен быть свободным.

Часто, однако, получалось так, что премии находили не самых талантливых, а умевших приспосабливаться к предпочтениям жюри. Расстроенный этим обстоятельством Куинджи стал терять интерес к работе комитета Весенних выставок, а вскоре вынужденно поставил крест и на своём участии в «Мюссаровских понедельниках». В 1908 году произошла неприятность, очень схожая с тем, что пришлось пережить Архипу Ивановичу в истории с Клодтом. Один из членов «понедельников» выступил в печати с отвратительной по лживости и злонамеренности статьёй. Снедаемый чёрной завистью, автор излил на Куинджи потоки обвинений в мании величия и в погоне за дешёвой популярностью. Он даже позволил себе усомниться в таланте к тому времени уже академика живописи, которому, по его мнению, просто везло в стремлении поразить публику своими зрелищными картинами.

Газетные «разоблачения» подкосили Куинджи, он серьёзно заболел. Верные единомышленники художника настаивали на том, чтобы в срочном порядке сорвать маску с таинственного злопыхателя. Но остальные «мюссаровцы» не были настроены столь же категорично и склонялись к тому, что дело, стоившее Куинджи немало здоровья, лучше попросту замять. Такое положение Архип Иванович счёл непозволительным и покинул кружок, за ним последовали 30 преданных ему «куинджистов», и обескровленные «Мюссаровские понедельники» вскоре иссякли самым естественным образом.

Ушедший вместе с Куинджи его ближайший помощник по делам кружка Константин Яковлевич Крыжицкий подал идею организовать новое общество с соблюдением самых главных принципов «куинджистов». Воодушевлённый Архип Иванович поразил всех готовностью поддержать будущее объединение огромным капиталом в 150 тысяч рублей и 225 десятинами крымской земли, оцениваемыми тогда в сумму около миллиона рублей. Петербург ахнул, прознав о беспрецедентных вложениях художника. Газеты, муссируя эту тему, наперебой сравнивали масштабы благодеяний Куинджи и Павла Третьякова, сойдясь во мнении, что в действиях Архипа Ивановича бескорыстия просматривается даже больше, поскольку он готов был расстаться с огромными деньгами, не имея никаких гарантий, что в будущем они обернутся для него славой и благодарностью потомков.

В создаваемом объединении Куинджи видел, может быть, своё самое значимое детище и пропускал через себя каждую букву разрабатываемого устава, в котором, кроме всего прочего, значилось следующее: «Главная цель Общества – оказывать как материальную, так и нравственную поддержку всем художественным обществам, кружкам, а также отдельным художникам, содействовать им, устраивать выставки как в Петербурге, так и в других городах и за границей, оказывать постоянную помощь покупкой у них лучших произведений, чтобы образовать национальную художественную галерею. Этим путем Общество надеется объединить художников на пользу распространения и развития искусства в России».

Архип Иванович даже планировал построить для общества отдельное здание с выставочным залом, библиотекой, гостиной, подсобными помещениями. Ну и конечно, предусматривалось проведение регулярных конкурсов с присуждением достойных премий и поощрений в виде двух-трёхмесячных поездок за границу. Между прочим, на первую премию в три тысячи золотом можно было в течение года не думать о заработках, всего себя посвятив творчеству. Художники выступали на выставках инкогнито, поэтому каждый имел равные шансы, независимо от прежних заслуг. Средства, вырученные от продажи входных билетов, вкупе с небольшими отчислениями с присуждаемых премий составляли