В память о тебе - Дафна Калотай

— Я полагаю, что мы с вами…

Потом, поборов смешанную с волнением робость, Григорий заявил, что они, «возможно, родственники».

Заявление незнакомца озадачило Нину. Она не имела ни малейшего представления, о чем говорит этот молодой человек. Вдруг она вздрогнула, и внезапная слабость сменилась страхом. Она догадалась!

Григорий почувствовал ее состояние и выпалил:

— Я родился в пятьдесят втором году в Москве.

Он назвал точную дату и замолчал, ожидая ответной реакции. Напрасно. Ошеломленная Нина лишь стояла и смотрела на непрошеного визитера. Тогда Григорий нагнулся и извлек из рюкзака большой конверт.

— В нем мое свидетельство о рождении. Там указан домашний адрес.

Не глядя в документ, молодой человек назвал его.

Сомнений больше не оставалось. Это он!

— Вы ошиблись, — дрожа всем телом, твердо заявила Нина Ревская.

Григорий часто заморгал. На лице его было отчаяние. Его рука потянулась к конверту.

— У меня есть и другие доказательства…

— Я не тот человек, который вам нужен.

Она захлопнула дверь и взбежала вверх по лестнице. Сердце учащенно билось в груди…

Через неделю Нина Ревская получила от Григория письмо с просьбой дать ему еще один шанс все объяснить. Хуже всего было то, что молодой человек выглядел очень доверчивым. Он просил о встрече, но Нина не хотела ничего слушать. Однажды она уже сбежала от всего этого на другой конец света. Больше ей такого не надо!

Нина поднесла спичку к двум исписанным от руки листам бумаги. Веселое пламя побежало по уголку. Дождавшись, когда оно разгорится, она бросила огненный цветок в кухонную раковину. Постепенно огонь угас, оставив после себя лишь почерневшую золу.

Она не ответила и на недавнее письмо Григория Солодина. Ей нечего было отвечать. «Просто уйди, оставь меня в покое». Его страстное желание узнать правду натолкнулось на не менее сильное желание Нины Ревской ее скрыть. Можно было бы, конечно, соврать, пустившись в словоблудие: «Как многие из советских граждан после смерти Сталина… Целое поколение было одурачено… Вследствие пропаганды я не понимала, что происходит в стране… Это просто выше человеческого понимания…», — но она этого делать не будет.

Спасительная повязка, столько лет оберегавшая ее глаза от слепящего света правды, сорвана. К чему доставлять себе еще больше душевных мук? Нина и так могла в общих чертах представить, что скажет ей Григорий Солодин. Каждый день ее мучили воспоминания, такие яркие, словно она переносилась в прошлое, а не сидела в инвалидном кресле у окна, в щели которого тянуло сквозняком. На ней были шерстяное платье, теплые колготы и мягкие пушистые тапочки от «Л. Л. Бин». Нина вздохнула. Еще год назад она ни за что не надела бы такие тапки, зная, что ее может кто-то увидеть. Розовато-лиловая расцветка искусственного ворса просто убивала ее. Тама подарила их Нине на Рождество несколько лет назад. Тогда, помнится, она даже немного обиделась. Вот, значит, как обстоят дела: подруга считает ее старухой, которой уже не нужна другая обувь, только домашние тапочки!

Нину обдало морозным ознобом. Она зажмурилась, выжидая, пока пройдет боль. На старости лет судьба подложила ей свинью! Всю жизнь она закаляла свое тело, поддерживала его в форме, чтобы обезопасить себя от травм. Ее дневной распорядок был настолько регламентирован, что до сих пор в десять часов утра она испытывала острейшее желание занять свое место у зеркала и репетировать. С детства она ежедневно упражняла свое тело, но обмануть судьбу не смогла.

Конец. Или не конец? Нет, скорее всего, нет. Григорий Солодин, словно острый шип, не давал ей покоя.

«Ничего. Аукцион, будем надеяться, поможет. А потом, месяца через два, в апреле, приедет Шепли. Это хорошо. Апрель наступит скоро», — думала Нина, хотя ледяной ветер, проникающий через щель в оконной раме, ставил ее оптимизм под сомнение.

Вчера вечером ей позвонил Шепли.

— Ходят слухи о грандиозном аукционе, на котором будут выставлены драгоценности знаменитой балерины.

— Откуда ты узнал? — удивилась она.

Нина сомневалась, что эта новость может быть интересна кому-то вне пределов Новой Англии.

Шепли сказал, что прочел об этом статью в «Лос-Анджелес таймс», небольшую, всего в одну колонку. Он вырезал ее и отправил Нине по почте.

— Я горжусь тобой! — сказал Шепли по телефону. — Невиданная щедрость!

— Брось! Я их все равно не надеваю. Лежат себе без дела в банковском сейфе.

— Лежать-то лежат, но я ведь тебя хорошо знаю. Ты такая же собственница, как и я.

Шепли рассмеялся. Нине очень нравился его мягкий смех.

— Такими уж мы уродились: любим красивые вещи. И ничем тут не помочь.

Август 1950 года. Дни помидоров и больших кочанов капусты. Воздух клубится паром, словно человеческое дыхание.

Они ехали вчетвером, минуя пригороды столицы, по клубящимся желтой пылью грунтовым дорогам. О купленной Виктором машине писала даже «Правда»: «В. Ельсин, поэт и заслуженный артист РСФСР, и П. Лисицын, солист Большого театра, приобрели по автомобилю „Победа“». Машина подскакивала на ухабах, проносясь мимо работающих в садах местных жителей и колхозников, обмолачивающих ячмень. Дальше, дальше, дальше за поросшие сосняком холмы, за рощицы из берез и ольхи. Высокие травы колыхались по обочинам, в воздухе плыл аромат полевых цветов. Нырнули в сосняк. На частично расчищенной поляне стояла дача, окруженная высоким забором с ржавыми воротами.

— Как в сказке! — воскликнула Нина, разглядывая увенчанную резным коньком высокую крышу дома и маленькие оконца с белыми занавесками и нарядными ставнями.

Прошлым летом Виктору повезло, и он выкупил у государства этот уединенный домик с истертыми половицами и старой мебелью. Большинство дач в поселке принадлежали Литфонду, который не отличался щедростью, предоставляя право на отдых лишь самым заслуженным литераторам. Вначале Виктор приезжал сюда от случая к случаю, но потом, чтобы иметь возможность свободно располагать своим временем и, когда захочется, принимать гостей, добился, чтобы дачу ему продали. Некоторые из его собратьев по перу проживали в Переделкино круглый год.

Они выгрузили из машины чемоданы, бидоны с керосином и продукты: мешки картофеля и моркови, огромные пучки салата, бутылки «Жигулевского» пива с непомерно толстым горлышком, увесистые круглые бутыли «Напареули». Держа саквояж в одной руке, а дыню подмышкой, Нина толкнула коленом скрипучую калитку. Почти невидимая паутина преграждала вход в дом.

— Спасибо, — сказал Виктор и не задумываясь шагнул прямо в паучью сеть.

В полумраке веранды виднелись ряды банок с консервированными фруктами и овощами из Восточной Европы. За Виктором, покачиваясь под тяжестью мешков и коробок, шел Герш. Вера остановилась возле Нины и глубоко вдохнула лесной воздух.