Когда дым застилает глаза. Провокационные истории о своей любимой работе от сотрудника крематория - Кейтлин Даути

Философы говорили об этом на протяжении тысяч лет так же громко, как мы сейчас старательно игнорируем это из поколения в поколение. Исаак стремился стать доктором наук, расширить границы науки и писал музыку благодаря вдохновению, источником которого была для него смерть. Если бы он знал, что будет жить вечно, то, скорее всего, он вел бы скучную, обыденную жизнь, лишенную всякой мотивации.

Исаак не понимал, что действовать его побуждала смерть, которую он так старательно стремился победить.

Утром, когда мне сообщили по телефону о смерти бабушки, я была в крематории в Лос-Анджелесе и помечала урны с прахом. После года вождения фургона с телами меня перевели на работу в похоронное бюро, которым я теперь заведовала. Теперь я работала с семьями и согласовывала похороны и кремации с врачами, офисом коронера и окружной организацией по выдаче свидетельств о смерти.

Зазвонил телефон; на другом конце провода была моя мама: «Только что звонила Валери. Она в истерике. Она сказала, что бабушка не дышит. Думаю, она умерла. Раньше я знала, что нужно делать, но теперь растерялась. Я не знаю, что делать».

Остаток утра я провела, разговаривая по телефону с другими членами семьи и похоронным бюро. Я делала все то же самое, что и каждый день на работе, однако теперь это была моя бабушка, которая раньше жила всего в одном квартале от меня, поддерживала меня во время учебы в колледже и ласково называла «Булочка Кейти».

Пока они ждали работников похоронного бюро, Валери выпрямила тело бабушки на кровати и надела на «туту» зеленый кашемировый свитер и цветастый шарф. Мама прислала мне фотографию с подписью: «Вот и бабушка». Даже по фотографии я могла заметить, что «туту» выглядела гораздо более умиротворенно, чем во все последние годы. На ее лице больше не было выражения замешательства; теперь ей не нужно было пытаться понять правила окружающего ее мира. Рот бабушки был открыт, а лицо побелело, но она все равно была красива. Теперь в ней прослеживались черты женщины, которой она была когда-то. Я все еще храню эту фотографию.

Пока я в тот же день летела на Гавайи, мне в полудреме привиделось нечто между сном и реальностью. Я пришла в похоронное бюро на прощание с «туту»; меня провели в зал, где ее истощенное тело лежало в стеклянном гробу. Ее лицо разложилось и было черным и раздутым. Ее забальзамировали, но что-то пошло ужасно не так. «Она вам нравится?» – спросил меня организатор похорон. «Господи, нет! Нет!» – закричала я и схватила простыню, чтобы накрыть ее. Я просила их не бальзамировать бабушку, но они все равно это сделали.

В реальной жизни семья позволила мне заняться похоронами, потому что формально я была профессионалом. Мы решили устроить простое прощание, а затем кремацию при свидетелях. Когда мы пришли в зал для прощаний, я поняла, что имел в виду мужчина из Новой Зеландии (Или Австралии? Я, вероятно, никогда уже этого не узнаю), который пришел в «Вествинд» и сказал про свою мать: «Раньше она выглядела лучше». «Туту» не выглядела как та женщина на фотографии, присланной мне моей мамой. Ее рот был искривлен в гримасу из-за проволок и суперклея. Я знала все эти тонкости. На ней была ярко-красная губная помада, какую она никогда не носила в реальной жизни. Я поверить не могла, что обрекла собственную бабушку на посмертные мучения, против которых я так активно боролась. Это свидетельствовало о том, насколько сильно влияние похоронной индустрии на наше восприятие смерти.

Мы с родственниками смотрели на тело бабушки в гробу. Одна из моих двоюродных сестер неуклюже потрогала ее за руку. Валери, сиделка, подошла к гробу, держа на руках свою четырехлетнюю племянницу, которую часто приводили к «туту». Девочка стала непрерывно целовать бабушку, после чего Валери начала рыдать, трогать лицо «туту» и повторять: «Люси, Люси, моя прекрасная леди» с протяжным самоанским акцентом. Смотря на то, как свободно она прикасается к телу, я почувствовала себя неловко из-за своей скованности. Мне стало стыдно, что я не настояла на том, чтобы оставить бабушку дома, даже когда сотрудник похоронного бюро сказал моей маме, что держать тело в доме более двух часов запрещено, согласно гавайским законам (хотя это не так).

Никогда не бывает слишком рано начать думать о собственной смерти и смерти тех, кто вам дорог. Я не имею в виду, что это должно стать навязчивой мыслью. Не нужно постоянно бояться, что ваш муж погибнет в чудовищной автомобильной аварии, или представлять, что ваш самолет загорится и рухнет вниз. Вам нужно постараться прийти к осознанию того, что вы сможете пережить даже худшее, чем бы это худшее ни было. Принятие смерти не означает, что вы не будете горевать, когда не станет вашего любимого человека. Однако вы сможете сосредоточиться на своей скорби и не задаваться глобальными экзистенциальными вопросами вроде: «Почему люди умирают?» или «Почему это происходит именно со мной?» Это происходит не только с вами. Это происходит со всеми нами.

Культура, отрицающая смерть, является препятствием для хорошей смерти. Будет нелегко преодолеть наши страхи и дикие заблуждения о смерти, но не стоит забывать, как быстро общество смогло побороть другие культурные предрассудки, такие, как расизм, сексизм и гомофобию. Теперь и для смерти настал момент истины.

Буддисты говорят, что мысли подобны каплям воды в мозгу; когда вы постоянно думаете об одном и том же, вода образует новый поток в вашем сознании. Исследователи подтверждают эту народную мудрость: наши нейроны постоянно разрывают старые связи и образуют новые пути. Даже если вы запрограммированы бояться смерти, это не значит, что именно этот нейронный путь нельзя изменить. Каждый из нас ответственен за поиск новых знаний и создание в мозгу новых схем.

Я не была обречена на то, чтобы жить, постоянно видя перед глазами страшную сцену гибели девочки в гавайском торговом центре. Также я не обязана была навсегда оставаться женщиной в секвойевом лесу, находящейся на грани самоубийства; вместо этого я выбрала жизнь, посвященную смерти. Благодаря искусству и литературе и, что самое важное, столкновениям со своей собственной смертностью, я перепрограммировала свои нейронные связи на то, что Джозеф Кэмпбелл назвал «более яркой, чистой, просторной и полной человеческой жизнью».

В день прощания с бабушкой руководство похоронного бюро решило впустить в главный зал, где мы находились, другую, более многочисленную семью. Дюжины людей толпились снаружи, заглядывая в окна и ожидая, когда мы с родственниками закончим прощание. Было очевидно, что мы доставляем неудобства той семье и работникам бюро. В трехсотый раз за тот день я подумала, насколько все было бы иначе, если бы я не пошла на попятную и мы бы оставили бабушку дома.

Когда другая семья так расшумелась, что игнорировать ее дальше было уже невозможно, мы решили ускориться. Нам пришлось буквально бежать по коридору за каталкой с бабушкой, которую сотрудник бюро вез в крематорий. Оператор кремационной печи поместил тело в огонь еще до того, как вся семья успела собраться. Я скучала по «Вествинду»: несмотря на его промышленный декор, у него была своя теплая и открытая атмосфера. Мне не хватало его сводчатого потолка, на котором горели лампы. Еще я думала о Крисе, который зажигал свечу, когда дверь печи закрывалась. Мне казалось, что я подвела свою семью.