Сто страшных историй - Генри Лайон Олди

Содзю Иссэн из храма Вакаикуса

1

Костер на берегу

Иосикава Кэн с неудовольствием глядел на догорающий закат.

Еще недавно морская гладь полыхала жидким огнем, переливаясь всеми оттенками пурпура и кармина. На багровое солнце, коснувшееся горизонта, было больно смотреть. Приходилось щуриться, приставлять ладонь козырьком к бровям, моргать. Величественное зрелище небесного пожара завораживало. Иосикава щурился, приставлял и моргал. Раз моргнул, другой, третий…

И вот, пожалуйста!

Солнце до половины утонуло в море. Алые блики потускнели, налились темной киноварью. Между ними лениво плескалось море черной туши, густея на глазах. Небо на востоке подернулось пеплом. Ближе к зениту пепел превратился в сажу, сквозь нее проступили колючие искры звезд.

Это значит что?

Это значит, что к ужину они опоздали.

Пока свернут сети, пока развернут лодку, пока догребут до берега… Придется давиться холодной бобовой кашей. И товарищей свежей рыбкой не удастся порадовать. А главное, не удастся порадовать господина Яманаку, начальника поста береговой стражи. Рыба, конечно, не пропадет, но хризантемы дороги к празднику. Господин Яманака к ужину относится с большим уважением. Он будет недоволен. Что в свою очередь значит…

Усилием воли Иосикава оборвал цепочку дурных мыслей.

– Все! Сворачиваемся!

Сакагути Рюхэй и Кимура Со вытаскивали сеть, полную бьющейся рыбы. С дружным недоумением они воззрились на Иосикаву – и едва не упустили последний на сегодня улов. Нет, справились. Гора трепещущих тел на корме, тускло отблескивая в последних лучах заката, выросла еще на треть. Особо резвая скумбрия ухитрилась извернуться и плюхнулась за борт.

Упорство и воля к жизни заслуживают награды, философски рассудил Иосикава. Рыбы достаточно: ишь, как корма просела! Хорошо, что на море штиль. Иначе пришлось бы избавляться от части улова, чтоб не пойти ко дну!

– Еще разок, а? – с надеждой осведомился Кимура. – Эбису нам сегодня улыбнулся.

Более сообразительный Сакагути ткнул приятеля кулаком в плечо. Указал на пунцовый краешек солнца, готовый исчезнуть за горизонтом.

– Зато господин Яманака вряд ли станет нам улыбаться.

Кимура был прав: рыбалка удалась на славу. Здесь, у восточной оконечности острова Девяти Смертей, улов всегда был хорош, но сегодня добряк Эбису расщедрился от души. Сардины, сельдь, треска, сайра и даже анага, морские угри – рыба косяком шла в сети! Потому и задержались, проморгав – в прямом смысле слова! – недолгую вечернюю зорьку.

Сакагути тоже был прав: господин Яманака не заключит их в отеческие объятия. Даже восхитительный улов не смягчит раздражение начальника. Все кругом правы, а виноватым окажется Иосикава. Из троих стражников, примеривших на себя рыбацкие плащи, он старший. Ему командовать, ему и ответ перед начальством держать.

Это все жадность, вздохнул Иосикава. Жадность и азарт.

– Разворачиваемся!

Кимура и Сакагути взялись за весла, Иосикава устроился у руля, с немалым трудом высвободив себе место. От его веса корма просела еще сильнее. Вода плескалась на полторы ладони ниже борта.

– Давай помалу…

Перегруженная лодка выполнила неуклюжий разворот. Беременной черепахой суденышко двинулось вдоль скалистого берега, огибая остров. Сейчас лучше не торопиться. Вот станет виден сигнальный костер – возьмем на него курс и немного разгонимся, благо штиль позволяет. А пока…

– Костер! Я вижу костер!

Иосикава до рези под веками вгляделся в быстро густеющие сумерки – туда, где должен был находиться береговой пост – но ничего не разглядел. У Кимуры что, глаза на спине? Совиные, не иначе!

– На острове костер, Кэн-сан! Ссыльные палят.

И точно: обернувшись, Иосикава сразу увидел охристые языки пламени по левому борту.

– Это на мысу, что ли?

– Вроде, да.

– Сигнал? Случилось что-то?

– Случилось! Иначе с чего б им костер жечь?

– Топлива у них не густо…

Сердце глухо бу̀хнуло в груди. Добряк Эбису не оставил их своей милостью! Вот он, шанс. Если они задержатся, исполняя служебный долг, если принесут важное известие – это ведь совсем другое дело, верно? Долг – превыше всего! Тут даже строгий господин Яманака не найдет, в чем их упрекнуть.

– Идем на костер!

Когда лодка выполнила новый разворот, Иосикава, выпустив из рук рулевое весло, зажег фонарь – и, подвесив его на шест, передал гребцам. Шест с фонарем закрепили на носу, чуть наклонив вперед: освещать путь, а также дать ссыльным знать, что их сигнал замечен.

Видели? Бдительная стража тут как тут. Ждите, мы на подходе.

– Вперед! Гребите живее!

– А не потонем?

– Оглохли? Налегли!

Иосикава и сам побаивался, что лодка пойдет ко дну. Но приказ поторопиться не мог не прозвучать. Втайне Иосикава надеялся, что гребцы – по крайней мере, умник Сакагути – сообразят: приказ приказом, а жить-то всем хочется!

Ф-фух, догадались. Идем как раньше.

До мыса тем не менее добрались быстро. Лодка закачалась на пологой зыби. Прибой в свете фонаря отблескивал жирными масляными бликами. Лоснились черные валуны; выше, шагах в двадцати, полыхал сигнальный костер. Искры с треском летели во тьму небес. Вокруг костра суетились ссыльные, неприятно похожие на демонов из преисподней.

– Береговая стража! – крикнул Иосикава. – Что там у вас?

– Мертвец!

– У нас мертвец!

– Труп нашли!

Иосикава поморщился, плюнул в воду с досады. Тоже мне, событие! Зря гребли, они тут как мухи мрут. Конечно, смерть надлежит оформить согласно правилам. Дело привычное, вполне могло бы подождать до завтра. Но для доклада начальству такая причина задержки тоже сойдет.

– Награда!

– Нам награда положена!

– За известие!

Иосикава глянул на шевелящуюся груду рыбы:

– Будет вам награда! Кто там умер?

Ответ пришел не сразу: ссыльные пытались вспомнить имя покойника.

– Вроде, Тибой звали…

– Ловкач Тиба, точно!

– Он недавно на острове…

Ямасита Тиба по прозвищу Ловкач? Верно, двух недель не прошло, как его сюда доставили по приговору суда. Сам Иосикава и доставлял, в бумагах расписывался, потому и запомнил. Две недели – и уже покойник? Быстро он, обычно ссыльные живут на острове дольше. Хотя, конечно, всякое случается.

– От чего помер? От голода? Руки на себя наложил?

– Руки?!

На берегу расхохотались. Хохот отдавал безумием.