Тихий друг - Герард Реве

Из-за некоторых обстоятельств пожениться сразу они не могли: Магда жила с тяжело больной, несколько лет назад овдовевшей матерью, и тесная жилплощадь не располагала к созданию новой семьи. Домохозяйкин к тому времени уже несколько лет работал учителем и экономии ради снимал дом на пару с чуть более юным товарищем, который Магде почему-то совершенно не нравился. (Она уже забыла, как его звали и чем он занимался — кажется, был «проектировщиком» или что-то в этом роде.)

Вот так все и началось, с оглядкой и по-бюргерски: отношения между двумя работающими людьми, которым приходилось сильно экономить. Кроме ухода за больной матерью, Магда выполняла тогда примерно такую же работу, правда, не на дому: она занималась редактированием и документацией, за что по стандартам того времени платили неплохо. Разумеется, обоим удалось скопить немножко денег. А Домохозяйкин считал заботу о матери — несмотря на то, что это мешало женитьбе — добродетелью: женщина без чувства долга — это чудовище.

Поженились они, стало быть, не сразу, но мещанские взгляды не препятствовали интимным отношениям. Счастье их было скромным, без экстаза или исступления, но Магду это устраивало. От больной матери после смерти осталось небольшое наследство, не капитал, конечно, но хватило, чтобы внести первый взнос и купить дом в рассрочку. Родное гнездо казалось Магде слишком маленьким и мрачным. Ей хотелось пространства, настоящего пространства, вот почему она настояла на покупке нового дома. Домохозяйкин смог тогда отказаться от своего этажа в съемном жилье. А ведь именно там они с Магдой любили друг друга, конечно, при условии, что «проектировщика» или как его там, не было. «Я сыта этим по горло», — говорила временами Магда, имея в виду и родительский дом, и съемный угол Домохозяйкина. Она считала, что если Домохозяйкину дать волю, он до первого пришествия проживет в какой-нибудь конуре.

Домохозяйкин подумал, что все в их жизни было подчинено правилам и усреднено, все было бесцветным, но, может быть, в этом виновен он сам.

Но у всего должна быть солидная основа. Магда считала, что жизнь удалась — хотя вряд ли она сказала бы об этом такими пошлыми словами. Порой — даже будучи очень приземленной женщиной, Магда умела посмотреть на вещи с чужой колокольни — ей казалось, что Домохозяйкин ожидал большего и что у него были несбывшееся мечты. И что в прошлом у него был какой-то горький опыт, которым он не хотел делиться, а мудрая Магда не задавала лишних вопросов. Его мать умерла до их встречи. Были еще отец с братом, но Домохозяйкин терпеть их не мог и не общался с ними, что было дело нехитрым, так как жили они в другом городе.

Магда спала сном праведницы, а Домохозяйкин глаз не мог сомкнуть. Сколь велика была ее вера в жизнь, настолько же Домохозяйкина мучили сомнения. Казалось, все пошатнулось, он потерял уверенность в себе: кто он такой, что он такое, где он совершил ошибку, по глупости или по упущению, и что еще может дать ему жизнь или забрать у него? Близится беда?.. Да, он предчувствовал беду, но откуда?

Нужно было сразу, вернувшись домой, спросить Магду о том, что произошло у него на глазах. Но он этого не сделал. Почему? Он уже знал ответ? А потом, так и не решившись заговорить с ней об этом — из трусости, по неловкости или почему там еще, — он лег с нею в постель и воспользовался ее телом, которое только что ему изменило и принадлежало теперь кому-то другому… Другому… Домохозяйкин вздохнул вдруг так глубоко, что испугался разбудить Магду. Он подумал о «другом» и вдруг опять увидел его: как тот шел по улице, а потом обнаженным — как Домохозяйкин представлял его себе, когда тушил свою страсть в теле Магды, где любовный сок мальчика смешивался с его соком…

— Ты вернешься, — прошептал Домохозяйкин. — я знаю.

А если мальчик и вернется, то когда?.. Но откуда Домохозяйкину знать, как он мог знать об этом? О Господи…

Домохозяйкин попытался выбросить из головы колдовские образы и подумать о чем-нибудь другом. Ему это удалось, но тут же появились воспоминания о том случае на пляже несколько лет назад…

Он все еще лежал без сна, голова была ясная, и чем дальше, тем четче проступали воспоминания, но спокойней от этого не становилось.

В его жизни разыгралась настоящая драма, то, что можно назвать подлинной трагедией, но все происходило в скверных декорациях, по плохому сценарию, где героям доставались роли, которые им откровенно не по плечу. Или зря он умничает, и виной всему просто его неудовлетворенность жизнью? Нет, он, к счастью, не был интеллектуалом, но кем он в таком случае был? Вся его жизнь казалась мелочной, так сказать, приземленной, если это слово здесь подходит. «Мещанской, как сказали бы некоторые», — подумал Домохозяйкин: как раз таких «некоторых» он не любил, ведь все мы волей-неволей мещане, не так ли? У Домохозяйкина были свои взгляды на человека и окружающий мир, но он считал, что пользы от этого мало. Так о чем он думал? Ах, да, якобы столь жалкое мещанство. «Нет в нем никакой угрозы „безраздельной свободе“ или „индивидуальности“, — думал Домохозяйкин, — а вот скука… да, скука есть».

Домохозяйкин терпеть не мог некоторые мещанские обычаи, например, собираться компанией или «веселиться вместе» с коллегами. Работать, а потом с теми же людьми отдыхать и оттягиваться, хотя ничего общего нет, кроме, собственно, места работы. Домохозяйкину такой отдых был совсем не по душе.

Так в школе, где он работал, организовывались родительские собрания, в которых Домохозяйкин не видел ни малейшего смысла, и каждое из которых было очередным испытанием. Но, подумал он сейчас, довольно многое на этом свете представлялось ему «испытанием». Однако ему не казалось, что он завышает планку. Главное, чтобы его «не трогали». А что это значит? Ну, вот хотя бы: если подумать, сколько имен нужно запомнить и соотнести с нужным человеком. Разве это так сложно? Да, Домохозяйкину это всегда было трудно.

В школе обычно давали план класса с пустыми квадратиками вместо парт, где можно было записать имена учеников. Но — слышал Домохозяйкин — учитель, полностью посвятивший себя делу, спустя некоторое время знал каждого ученика по имени без шпаргалки. У Домохозяйкина так не получалось. Без такого заполненного плана на столе он был как без рук. Конечно, имена некоторых учеников он помнил. И, кстати, это скорее были мальчики, а не девочки, бог его знает почему.

Но он ведь начал с родительских собраний? Точно, но зачем? Ах, да: вдруг перед ним, например, оказывается чей-то отец, — порой и вправду отец мальчика, которого он помнит по имени. Но разве это может быть его отец: старый, опустившийся пролаза с хриплым, невнятным голосом и головой, вернее, башкой, даже отдаленно не напоминающей сына? Кто бы подумал, что человек так быстро превращается в урода.

Домохозяйкин устал, но его мысли и воспоминания были до боли отчетливы, и он все лежал и размышлял.

Помимо периодических родительских собраний было кое-что похуже: так называемые — «классные дни». Это была традиция, от которой все получали сплошное удовольствие: Домохозяйкин никогда не слышал, чтобы были недовольные. Что же в них плохого? Вышеупомянутая традиция подразумевала, что класс под руководством какого-нибудь учителя выезжал на однодневную экскурсию, на поезде или на арендованном автобусе, если цель путешествия находилась далеко от вокзала. Класс выбирал любимого преподавателя, который обычно соглашался — отказы были редки. Были и такие учителя, которых никогда не выбирали, потому что все их ненавидели. Домохозяйкин не знал, принимали ли они это близко к сердцу: ему казалось, что у некоторых учителей сердец не было вообще, но он не слишком-то углублялся в чужие души. Самого Домохозяйкина, к его искреннему изумлению, выбирали каждый год, порой в таких классах, где у него с детьми были, казалось, натянутые отношения. Значило ли это, что он был популярен? Он старался научить молодежь хоть чему-то и уделял внимание отстающим ученикам, которые были вовсе не глупы — причина была, скорее, в «проблемах дома», как это теперь называлось. Но выкладывался ли он полностью? Как все добродетельные люди, Домохозяйкин сомневался, делает ли он действительно все возможное. Он был заботлив и всегда переживал за учеников. Никогда не забывал про ничтожность и бренность усилий, и это мучило его: если молодые люди не умирали молодыми, то старели именно с этим багажом знаний. «Ты учишь их умирать», — думал он иногда, но этой мыслью ни с кем не делился. Только вот экскурсии добавляли меланхолии, и он их тяжело переносил. Почему?