Секрет опричника; Преступление в слободе - Борис Сударушкин

– Так кто же украл карту?

– А сам не догадываешься?

– Кроме отца с дочерью, действительно, больше некому.

– Да не могли они похитить, не такие люди! – рассердился на меня Марк. – О том, что мы разыскиваем на острове, мог знать только один человек – Сергей, рулевой катера. Однако ночью, когда карта пропала, его на острове не было. Но и кроме него некому было совершить кражу. Короче говоря, мы выяснили, как все произошло. Вечером он отошел на катере от острова, обогнул его и спрятал катер в камнях, а пока мы со Смолкиным сидели у костра, пробрался в палатку и выкрал карту.

– Она сохранилась?

– Когда я потом допросил Сергея, он сам во всем признался и карту выложил.

– Неужели он не понимал, что подозрение и на него падет?

– Мальчишка! Случайно услышал наш разговор о сокровищах, ну и решил их сам отыскать, наверное, себя этаким соловецким графом Монте-Кристо представил. Но ничего мы там не нашли. Собственно, этого и следовало ожидать. Одно плохо – перед отцом и дочерью не извинились.

– Скажи лучше – хочешь опять с девушкой встретиться. Адрес ее у тебя остался?

– Какой там адрес, я даже фамилии не узнал, – в сердцах сказал Марк.

– Да, печальная история. Ни сокровищ, ни девушки…

Я взглянул на расстроенное лицо Марка и понял – если не хочу сделать ему больно, лучше этой темы не касаться. Но почему он вспомнил «соловецкую» историю именно сейчас, что толкнуло его на откровенность?

И еще одного я не мог понять, а прямо спросить об этом Марка почему-то не решился: что это за отдел милиции, который вместо борьбы с современной преступностью занимается поисками старинных сокровищ?

Музей был еще закрыт, и Пташников предложил прогуляться по монастырю. Досадуя, что разгадка тайны опричника отодвигается, я согласился неохотно.

Высокие стены Борисоглебского монастыря казались неприступными – это была настоящая военная крепость, с трех сторон окруженная речкой Устье, а с четвертой – глубоким, заполненным водой рвом.

Здесь не было ничего лишнего, рассчитанного на то, чтобы порадовать глаз. Уходящие в глубь стен дверные затворы, щелевые оконца в грузных башнях, отсутствие в кладке белого, слабого кирпича – все это должно было обеспечить надежную и долговременную оборону.

По преданию, место для монастыря выбрал Сергий Радонежский – один из главных вдохновителей Куликовской битвы. В монастырях не только молились – здесь создавали русскую культуру, воспитывали в душах патриотизм, в монастырских кузнях ковали оружие.

В Борисоглебе трижды побывал Иван Грозный, неоднократно делал богатые вклады в Борисоглебский монастырь, в том числе и за «убиенного» царевича Ивана.

Сохранились сведения, что именно сюда одно время хотел уйти Грозный от мирской жизни. По какой-то причине этого не произошло, иначе бы у Борисоглеба была бы, наверное, такая же недобрая слава, как у Александровой слободы.

Однако после отмены опричнины именно в Борисоглебский монастырь отправил Иван Грозный самых ненавистных в народе опричников, где они и доживали свой век, вспоминая былую власть и безнаказанность. Вряд ли смиренным монахам нравились такие нахлебники, но приходилось терпеть.

Я удивился, зачем Борисоглебу, стоявшему в стороне от основных торговых путей, потребовалась такая сильная крепость?

– Это сейчас Борисоглеб оказался как бы на обочине, а в прошлом местная крепость охраняла Ростовское княжество с запада, сторожила торговые пути к Белоозеру и Каргополю, – ответил мне Пташников. – А во время Смуты под стенами Борисоглебского монастыря два года простояли отряды польских воевод Сапеги и Лисовского, однако он так и не был взят интервентами, оправдало себя строительство мощной крепости, не пали духом ее защитники…

Пташников подвел нас к зарешеченному окошку в восточной стене крепости – здесь, в келье, прикованный к стене цепью, несколько лет жил Иринарх-затворник, через это окошко призывал русских людей записываться в ополчение Минина и Пожарского, которое стояло тогда в Ярославле, собирая силы к походу на Москву.

Из черного, забранного решеткой окошка в холодной стене на нас повеяло суровым прошлым, показалось, блеснули в темноте страстные глаза Иринарха-затворника.

Мы подошли к собору Бориса и Глеба, построенному в начале шестнадцатого века ростовским мастером каменных дел Григорием Борисовым. Поставленный на холме, одноглавый, с щелевидными окнами в мощных стенах, он больше походил на крепостное сооружение, чем на церковь.

Здесь бывал Иван Грозный, усердно замаливал свои многочисленные грехи. Где-то в Борисоглебском монастыре хранились вывезенные им из разграбленного Новгорода Царские врата, которые, возможно, и разыскивал чернобородый.

Я опять подумал, как прихотливо в истории с тайником опричника переплелись далекое прошлое и события наших дней, в которых мне случайно довелось принять участие. Спросил краеведа о причинах Новгородского погрома, так часто упоминавшегося в наших разговорах.

– Если верить Карамзину, который в своей «Истории государства Российского» усердно пересказывал летописи, дело обстояло так. К Ивану Грозному из Новгорода пришел некий «бродяга волынский» по имени Петр и сообщил, что новгородцы замышляют присоединиться к Литве. В измене царь подозревал всех, но тут потребовал веских доказательств.

– И он их получил, – догадался я.

– Да, бродяга тут же пообещал представить такие улики и вместе с доверенным лицом Грозного вернулся в Новгород. В храме Святой Софии он извлек из-за иконы Богородицы письмо, написанное новгородским архиепископом Пименом, в котором тот от имени новгородцев просил польского короля Сигизмунда взять их под свою власть.

– Убедительнее доказательства и не придумаешь.

Пташников посмотрел на меня с хитрецой:

– Вы правы – когда грамоту показали Ивану Грозному, участь новгородцев была решена. В декабре 1569 года Грозный вместе с царевичем Иваном и опричным войском выступил из Александровой слободы в поход на Новгород. Шли через Клин, Тверь, Торжок, Вышний Волочек, Валдай, Хотилово, Бронницы, и всюду, где появлялись опричники, текла кровь.

– Не понимаю, зачем было архиепископу Пимену прятать письмо такого содержания за икону? Ведь для того, чтобы добраться из Новгорода до Москвы и обратно, этому «бродяге волынскому» потребовалась, наверное, не одна неделя. И все это время письмо лежало за иконой? Нет, тут что-то не так.

– Целиком согласен с вами, – сказал Пташников.

– Так в чем же тогда дело?

– Судя по всему, Пимен этого письма не писал и не имел к нему никакого отношения.

– Так, может, и письма не было?

– А письмо было, только написал его, скорее всего, не архиепископ Пимен, а тот самый «бродяга волынский» Петр. По крайней мере так считал Карамзин.