Размышления перед казнью - Вильгельм Кейтель

Браухич испытывал честное стремление служить Гитлеру, и [Нюрнбергский] процесс главных военных преступников не должен затушевывать эту истину. Он желал всего наилучшего также и самому Гитлеру, но так и не сумел правильно повести себя по отношению к тому. Я считаю вправе обвинять именно себя или мою слабость по отношению к Пгглеру, ибо я имел больше причин и больше права обвинять фюрера и говорить о нем подобное; нам по меньшей мере нечего упрекать себя за это.

Добрую неделю после моего вступления в должность длилось совещание в Бергхофе без указания причин. Когда я одним февральским утром [12.2.1938 г.] доложил о своем прибытии на виллу Гитлера, тот сказал мне: через полчаса у него назначен визит австрийского федерального канцлера Шушнига237; ему надо с ним серьезно поговорить, ибо взаимоотношения между обоими братскими народами требуют разумного решения и разрядки. Он пригласил меня для того, чтобы Шушниг увидел в ближайшем окружении фюрера и военных; прибудут еще Рейхенау238 и Шперрле239. Это должно произвести впечатление на визитера. Однако мы, генералы, в самом совещании участия не принимали и за весь день до отъезда Шушнига так и не узнали, каковы вообще были предмет и цель переговоров в более узком смысле слова, а потому безумно скучали. Нас пригласили только к обеду и вечернему кофе, во время которых состоялась непринужденная беседа. Это подтвердил на [Нюрнбергском] процессе и австрийский министр иностранных дел Гвидо Шмид.

Разумеется, в течение этого дня я понял, что вместе с двумя другими генералами уже самим фактом своего присутствия служил средством достижения поставленной цели и первый раз в своей жизни играл какую-то роль240.

Когда Гитлер вошел в кабинет, из которого только что вышел Шушниг, на мой вопрос, каковы будут его приказания, он бросил: «Никаких. Садитесь!» Последовала короткая индифферентная беседа; через десять минут Гитлер разрешил мне идти.

Какое неизгладимое впечатление произвела эта встреча на Шушнига, показал [Нюрнбергский] процесс241.

Ночь я, впервые за все эти годы, провел в доме фюрера, а на рассвете покинул его, чтобы немедленно осуществить вместе о Йодлем и Канарисом [начальник абвера] приказанный обманный маневр242. В действительности никаких мер военного характера в результате достигнутого соглашения не последовало, и речь о них не заходила. Сам фюрер тогда о военном конфликте не думал — во всяком случае именно так мне было поручено проинформировать главнокомандующего сухопутными войсками.

Тем неожиданнее стало полученное 10 марта требование Гитлера осуществить вооруженное вступление в Австрию. Я был вызван в Имперскую канцелярию и кратко информирован об этом намерении фюрера, поскольку Шушниг только что объявил о проведении народного голосования относительно соглашений с Пгглером. Фюрер рассматривал это как разрыв соглашений и приказал упредить действия Шушнига военной интервенцией.

Я предложил немедленно вызвать главнокомандующего сухопутными войсками и начальника его генштаба, чтобы Гитлер смог отдать свои приказы непосредственно им. Мне было совершенно ясно, что Бек просто-напросто заявит о ее невозможности, но докладывать подобное я фюреру никогда не смогу! Поскольку Браухич находился в служебной командировке, я вместе с Беком поехал в Имперскую канцелярию. Возражения Бека Гитлер сразу же решительно отверг, и тому не осталось ничего другого, как повиноваться, а через несколько часов доложить, какие именно войска будут готовы выступить 12-го рано утром и войти в Австрию. 11.3. [1938 г.] вечером, после того как этот приказ временно был отменен, Браухич покинул Имперскую канцелярию с окончательным приказом на выступление.

Только в 20 часов (т.е. вечером 11.3.1988 г.) я вернулся домой, где меня уже ожидали заранее приглашенные на прием гости. Среди них случайно находились, наряду с разнообразным обществом в штатском и в военных мундирах, австрийский посланник и австрийский военный атташе. Дело в том, что приглашения на прием были разосланы за три недели вперед — никто не думал и не помышлял тогда, что 12 марта 1938 г. станет историческим днем первостепенного значения. Я очень быстро заметил, что австрийские гости вели себя непринужденно и явно не знали, что произойдет уже в ближайшие часы. Этот светский раут послужил лучшей и притом непреднамеренной маскировкой вступления в Австрию.

Наступившая ночь стала для меня сущим мучением. Один за другим раздавались звонки из генерального штаба сухопутных войск — от Браухича, а около четырех часов утра —■ от тогдашнего начальника штаба оперативного руководства вермахта генерал-лейтенанта Фибана243. Все они заклинали меня побудить фюрера отказаться от выступления. Конечно, я и не думал задавать фюреру хоть один-единственный вопрос по этому поводу, однако обещал. Но уже спустя какое-то короткое время сообщил им отрицательное решение. Фюрер так никогда и не узнал об этом, иначе его оценка командования сухопутных войск явилась бы уничтожающей, а именно этого я и хотел не допустить.

12.3 [1938 г.] в 6 часов утра фюрер и я вылетели из Берлина; он хотел лично присутствовать при триумфальном вступлении [вермахта] на свою родину [Австрию] и сопровождать войска. Мы прежде всего отправились на командный пункт генерала фон Бока244, который доложил о действиях и маршрутах продвижения войск, поскольку фюрер пожелал нагнать и лич-