Книга Джо - Джонатан Троппер

Вернувшись в машину, я достаю сотовый и звоню Оуэну.

— Поздравляю: ты переспал с собственной матерью, — ликующе орет Оуэн. И что меня дернуло звонить ему домой в такую рань!

— Чего?

— Брось, Джо. Твоя тяга к Люси — явный признак того, что тебе не хватает любви твоей матери.

— А если это простая физиология?

— Ситуация гораздо сложнее, если рассматривать все обстоятельства дела.

— Видел бы ты Люси, ты бы так не говорил.

— Оставайся при своем, если тебе так проще, — надменно произнес он.

— А кто не хотел ставить скоропалительных диагнозов?

— Да ладно, Джо. Этот напрашивается.

Я тяжело вздыхаю:

— Слушай, я уже не так уверен, что мне необходим агент-психотерапевт.

— Тут дело посерьезнее, — говорит Оуэн.

— Еще серьезнее, чем переспать с собственной матерью?

Он хохочет:

— Тебе не приходило в голову, что, если забыть на время об эдиповом комплексе, ты попросту пытаешься отыметь все свое прошлое?

— Чего-чего?

— Мне кажется, ты подсознательно стремишься исправить совершенные ошибки. И эта твоя идиотская телефонная связь с Натали, и секс с Люси — все это отчаянные попытки исправить прошлое. Ты чувствуешь ответственность за смерть Сэмми и поэтому испытываешь вину перед Люси.

— Может, я и считаю себя отчасти виновным в смерти Сэмми, — говорю я. — Но что меняется от того, что я переспал с его матерью?

— Ничего, понятное дело. Но ты далеко не первый мужик, которому кажется, что решение всех его проблем скрыто в его члене. Все твои саморазрушительные поступки произрастают из ложного стремления переписать собственное прошлое. И только одного, единственного, на мой взгляд, перспективного человека во всей этой истории ты обходишь за километр — Карли.

— Ну, нельзя сказать, чтобы от нее исходили какие-нибудь приветственные сигналы.

— Кто знает, — говорит он таким тоном, как будто ему что-то известно. — Карли для тебя — нечто большее, чем просто сексуальный объект, и ты считаешь себя недостойным ни ее, ни вашего совместного будущего, до тех пор пока каким-то образом не исправишь свое прошлое. А исправить его, скажу я тебе, не получится, скольких бы ты баб ни перетрахал. Не то чтобы я против этого действия как такового. Вовсе нет. Трахайся на здоровье.

— Вот странно, — говорю я. — Когда все это дерьмо на тебя сваливается, кажется, что ты с этим как-то справился. Но с годами убеждаешься: ни с чем ты не справился, только навредил другим и себе, и теперь нужно столько всего исправлять, что не ясно, с чего начать.

Оуэн фыркает, мое прозрение его не впечатлило.

— Просто не гони волну, — советует он, внезапно посерьезнев. — Скоропалительные шаги тут не помогут, как показывает твое решение переспать с Люси.

Как будто речь могла идти о каком-то решении после того, как она вошла в дверь, вся такая разгоряченная и зовущая!

— Нужно сохранять дистанцию.

— Я сохранял дистанцию семнадцать лет. — С этими словами я порывисто вешаю трубку, чувствуя внезапно навалившуюся усталость от всех этих разговоров. Если я и вправду собрался все разгребать, засучив рукава, то весь этот клинический анализ, поднимающий меня над схваткой, совершенно ни к чему. Я трогаюсь, жду, пока проедут встречные машины, и быстро разворачиваюсь, направляя «мерседес» в сторону редакции «Минитмена». Пора действовать. Иногда наступает то, что алкоголики и наркоманы называют просветлением, — когда мутная пелена хаоса спадает и невыразимый космический ритм вселенной внезапно кажется подвластным твоему пониманию. Несомненно, в конце концов все обернется обычным дерьмом, но тем не менее я чувствую невероятный прилив оптимизма, который не спадает даже после того, как меня останавливает Мыш, включивший свою несносную сирену, и выписывает мне штраф за разворот в неположенном месте, а еще — хотите верьте, хотите нет — за езду с разбитой фарой.

Редакция «Минитмена» располагается в бывших торговых рядах, переделанных в небольшой бизнесцентр на Окснард-авеню, недалеко от центра города. Я прохожу сквозь стеклянные двери и оказываюсь в открытом офисном пространстве, наполненном деловым гулом: стуком пластмассовых клавиш, нестройным пением мобильных телефонов и далекими, едва различимыми звуками какого-нибудь убогого «Лайт-ФМ», прибежища отставников вроде Фила Коллинза, Билли Джоэла и Дэрила Холла с Джоном Оутсом. В центре помещения, купаясь во флуоресцентных лучах длинных ламп, закрепленных на подвесном потолке, за причудливо пересекающимися перегородками четыре репортера судорожно колошматят по клавишам старых серых компьютеров. В глубине комнаты за алюминиевыми столами важно восседают два паренька, вчерашние школьники, которые со скучающим видом отвечают на телефонные звонки и разбирают горы бумаг и фотографий. В углу за огромными «Макинтошами» два типа творческой наружности корпят над цифровым макетом газеты. В дальней стене три двери, все они распахнуты, и в одном из кабинетов я вижу Карли. Заметив мое присутствие, сотрудники замолкают и с явным интересом прослеживают мой путь к Карли сквозь офисное пространство.

— Не получится, — говорит Карли, когда я вхожу в комнату. Она сидит по-турецки прямо посреди потертого дубового письменного стола, склонившись над черновым вариантом макета, волосы как занавес скрывают ее лицо.

— Ты даже не выслушала мою точку зрения, — говорю я, и она вскидывает голову, удивленно округлив глаза за стеклами очков в золотой оправе. А я и не знал, что она носит очки.

— Джо, — говорит она, роняя макет на стол, — что ты здесь делаешь?

— Что не получится? — спрашивает бесплотный голос у нее из-за спины.

— Шестая страница макета, — отвечает Карли по громкой связи, продолжая смотреть на меня. — Я не собираюсь перекраивать статью из-за двух паршивых предложений.

— Тогда редакционную колонку на пятнадцать слов урежь.

— А ты с ними говорил?

— Да. Они послали меня куда подальше.

Карли смотрит на меня и сконфуженно улыбается.

— Я перезвоню через минуту, — говорит она.

— А кто такой Джо? — любопытствует голос.

— Пока, Кэлвин, — говорит Карли, нажимая кнопку на аппарате.

— Прости, — говорит она уже мне и смущенно снимает очки. — Что ты здесь делаешь?

Карли, в светло-коричневой облегающей блузке и строгих темных брюках, — такая милая и миниатюрная на массивном дубовом столе. Черты лица, лишенного всякой косметики, кажутся более точеными, даже резкими. И я никак не могу привыкнуть к тому, что у нее длинные волосы — каштановые, густые, прямые, вызывающе неуложенные.

— Я хотел пригласить тебя пообедать, — напускаю я на себя беззаботный тон.