Книга Джо - Джонатан Троппер

— Сегодня, Гофман, слышишь? Я не шучу. Ты у меня сгоришь вместе со своей долбаной машиной.

Он глядит на меня, оскалившись, довольный моим окаменевшим выражением лица. Потом складывает из пальцев пистолет, направляет их мне в лоб и говорит:

— Бабах.

Совершая этот универсальный жест, люди обычно опускают большой палец, изображая выстрел, но Шон вжимает в ладонь именно средний палец, как будто спускает курок, и выглядит это гораздо внушительнее, потому что выдает настоящее владение оружием.

Он залезает в свой «лексус», и я дожидаюсь, чтобы он скрылся за стеной дождя, прежде чем садиться в машину. За рулем я тихо напеваю песенку про детектива Шафта, чтобы слегка прийти в себя. Сыщик частный, демон черный, от кого девчонки стонут? Шафт! Часы на моей обширной, отделанной кленом приборной панели показывают 12:05 — мне казалось, что уже гораздо позже. Вряд ли мне удастся ни во что не вляпаться, если до конца дня еще столько времени.

Уэйн сидит полностью одетый за письменным столом и разглядывает фотоальбом, когда я захожу его навестить.

— Привет, — говорю я, — отлично выглядишь.

Выглядит он паршиво, но я все равно произношу эту фразу. Так мы ведем себя с безнадежно больными. Устанавливаем новые стандарты и радостно кидаемся им следовать, как будто на неумолимое приближение смерти можно хоть как-то повлиять неискренними комплиментами и пустопорожним трепом.

Уэйн улыбается и отодвигает альбом с усталым, но решительным видом:

— У меня такая теория: если одеться и чем-нибудь заняться, то вероятность умереть в этот день снижается.

— Разумно, — говорю. — Ну что, чем займемся?

Он встает и начинает натягивать свою баскетбольную куртку.

— Мы пойдем на кладбище, к могиле Сэмми.

Я некоторое время смотрю на него:

— Ты уверен?

— Это входит в список вещей, которые я хочу сделать перед смертью.

— Перестань так говорить, — отвечаю я, помогая ему натянуть куртку на почти исчезнувшие плечи.

— А на меня геройство нашло, — говорит он. — Так что терпи.

Дождь перестал, мы едем по городу на кладбище, и мощные солнечные лучи пробивают серую завесу туч.

— Смотри, — говорю я, указывая на солнечный луч, — в детстве я считал, что это бог выглядывает из-за облаков.

— Это не бог, — отвечает Уэйн. — Это поисковый отряд.

Я молча киваю. Я вообще стараюсь избегать разговоров на богословские темы, а уж с умирающим другом такое решение кажется особенно верным.

— Когда ты пропал после похорон, я решил, что с тебя довольно, — говорит Уэйн.

— Я все еще тут.

Я пересказываю ему все события, происшедшие с похорон отца.

— Ничего себе, — говорит он. — Да ты тут как белка в колесе.

— Было немного напряженно.

— Не могу представить себе, что ты трахнул миссис Хабер.

— Да я и сам не могу.

— Ну и как оно?

— Нереально.

— Не сомневаюсь, — кивает он. — А как же Карли?

— Что именно тебя интересует?

Уэйн смотрит на меня с ласковым недоумением:

— Надеюсь, ты понимаешь, что переспать ты должен был с Карли, а пообедать, наоборот, с миссис Хабер?

— Ну, можно было пойти и таким путем.

Уэйн улыбается:

— Мы не ищем легких путей.

— Уж такой я человек.

Он роется в моей коллекции дисков и достает «Рожденный бежать».

— В память о Сэмми, — говорит он, вставляя диск. Мы сидим молча, слушаем медленно нарастающие звуки «Грозового пути», и хриплый голос Спрингстина поет о том, как укрыться под одеялом, отдаваясь своей боли.

Уэйн дожидается в машине, пока я хожу за картой кладбища и узнаю у единственной сотрудницы расположение его могилы. Мы едем по лабиринту подъездных путей, пока наконец не оказываемся на основной территории, после чего выходим из машины. Уэйн захватил переносной плеер, бутылку вина и два бокала. Мы садимся на влажную траву у могилы Сэмми, и Уэйн разливает вино.

— За Сэмми, — говорит Уэйн, и мы отпиваем из бокалов. Он нажимает кнопку на плеере, и Спрингстин начинает петь «Закоулки».

— Это была наша песня, — тихо говорит Уэйн, закрывая глаза, чтобы слушать музыку.

— «Закоулки» — ваша песня?

— А что такого?

— Ну, не знаю. Большинство моих знакомых парочек в школьные годы любили песни типа «С чувствами не справлюсь», или «Слава любви», или «В твоих глазах», ну, ты понимаешь. Романтичные песни.

— Мы никакой романтики не чувствовали, — мрачно говорит Уэйн. — Мы чувствовали только полнейшую безнадегу. И «Закоулки» как раз про это. — Он замолкает, кивает и слегка раскачивается под музыку. — Он поет про двух парней, которые тщетно пытаются дышать тем огнем, что их создал. Прошло столько времени, а я по-прежнему считаю, что это лучшее описание того, что мы пережили тем летом, того, что такое быть молодым и быть геем.

Я пытаюсь вслушаться в слова, что не очень-то легко, ведь Брюс поет довольно хрипло и неразборчиво и звон гитар и барабанов постоянно заглушает его голос. Мне не кажется, что это песня о гейской любви, но, наверное, каждый слышит то, что хочет услышать.

— Ну, — говорит Уэйн, выключая плеер, когда песня заканчивается. — Не хочешь произнести несколько слов?

— Я не знал, что это официальная церемония.

Он приподнимает бокал.

— Вино и музыка, — говорит он. — Если это не официальная церемония, то придется считать, что это свидание.

Я на мгновение задумываюсь, раз уж Уэйн так хочет, чтобы я что-то сказал.

— Сэмми был хорошим другом, — начинаю я.

— Он же не твоя покойная собака, — нетерпеливо перебивает меня Уэйн. — Кроме того, он уже семнадцать лет как умер. Поздновато для панегирика.

— А что ты хочешь, чтобы я сказал?

— Просто скажи, о чем ты думаешь.

— Ничего в голову не приходит. Давай сначала ты.

— Ладно. — Уэйн задумчиво отхлебывает вино. — Я очень долго винил Сэмми в том, что сам стал геем. Я думал, что мог бы пойти по той или по другой дороге, а он попался на моем пути в такой момент моей юности, что я навсегда избрал этот путь. Я знаю, что это идиотизм, но я его ненавидел; даже когда хотел его, все равно ненавидел за то, что он сделал меня не таким, как все. Я думал, не встреть я его, рано или поздно нашлась бы девчонка, которая бы меня увлекла… Не знаю. Я же, в сущности, был еще ребенком.

— Все мы были детьми, — говорю я.