Не обещай себя другим - Кэрри Лонсдейл

– Он сильно изменился.

– Ты права, Томас действительно изменился, – задумчиво говорит Надя.

– Теперь он холодный, расчетливый и себялюбивый. Ты не могла этого не заметить.

– Да, ты права.

– Так вы не встречались за ужином? – спрашиваю я, вспоминая их обмен сообщениями.

– Встречались, и…

В ее голосе сквозит сожаление.

– Только не говори, что вы с ним переспали.

– Да бог с тобой! Мы даже не целовались.

– Тогда чем же вы занимались?

– Мы ели, Эйми. И разговаривали. Томас не выглядит счастливым. И он ужасно одинок.

– Надя, – вырывается у меня, – ты все еще влюблена в него?

– Даже не знаю, к кому меня тянет – к Томасу или к тому парню, каким он когда-то был. Но в обаянии ему не откажешь.

– Да уж, он привык добиваться своего. Ты все еще работаешь с ним? – добавляю я после небольшой паузы.

– Скорее, дорабатываю. На следующей неделе я отошлю ему свои чертежи. Если Томаса все устроит, наше сотрудничество на этом закончится.

– А затем? Ты намерена с ним встречаться?

– Нет, если ты будешь против. Наша дружба для меня важнее.

– Я не могу диктовать тебе, с кем ходить на свидания, а с кем – нет. Просто знай, что я не доверяю никому из Донато, а Томасу в особенности. Будь осторожна.

– Конечно. Не беспокойся за меня.

– Хорошо. Надя, я хочу попросить тебя об одном одолжении. Приходи в четверг вечером ко мне в кафе.

– Зачем?

– Там увидишь. Ладно, я пойду, а то еда остынет.

Вернувшись в номер, я вижу, что Ян стоит у окна. Вечерний ветерок обдувает его лицо.

– Ян?

– Эл не станет больше сотрудничать со мной, если не получит к утру эти снимки, – говорит он, по-прежнему глядя в окно. – А я не обработал и половины.

– А ты не можешь попросить отсрочки? По семейным обстоятельствам.

– Старая песня. Эл на это не купится.

– Но это же правда.

Я ловлю на себе его взгляд.

– Отец знает, где сейчас мама.

– Он сказал тебе?!

Ян кивает.

– Он купил в Вегасе небольшую квартирку и поселил там маму после ее освобождения. Он же подыскал ей работу в местной химчистке.

Я крепко сжимаю его руку.

– Все эти годы он поддерживал ее и рассчитывает, что я буду делать то же самое. Вот только видеться с ней я не могу, разве что она сама на это решится.

– Почему?

– Джеки неуправляема. Мама считает, что ей лучше держаться от меня подальше, иначе может случиться беда.

– Но это же было так давно. Наверняка она сумела приспособиться к своему состоянию.

Ян пожимает плечами.

– У мамы есть помощница – медсестра или что-то вроде того. Она безотлучно находится рядом с мамой. Помогает ей планировать время и сопровождает в поездках. – На губах Яна проступает улыбка. – Теперь-то мне ясно, почему отец так много работал. Ему надо было накопить денег. Они с мамой спланировали все заранее. А потом он убедил меня в том, что ей нужна свобода, что она не хочет больше возвращаться к нам. В действительности все было наоборот. Мама ушла, потому что очень сильно меня любила и не хотела подвергать мою жизнь опасности.

– Ян, мне так жаль. – Я крепко обнимаю его, и он кладет голову мне на плечо.

Я шепчу его имя, и Ян поднимает лицо. Я целую его. Он отзывается с неожиданной страстью. Все дальнейшее происходит немыслимо быстро. Ян подхватывает меня на руки и несет к кровати. Еще минута, и наша одежда валяется на полу.

Наша страсть всегда отличалась многообразием красок. В ней было много чувственного и соблазнительного, дикого и неукротимого. Но этот накал чувств выводит все на новый уровень. Каждое движение Яна добавляет пыла моим желаниям. Я принимаю его, как принимаю все то, что он готов отдать мне.

Наконец, с последним взрывом чувств, мы растягиваемся на кровати и дышим, дышим взахлеб. Мы лежим так в полной темноте, пока пульс не возвращается в норму. Я начинаю задремывать, как вдруг на мне плечо падает капля. За ней вторая.

Ян.

Брови у него сведены, глаза смотрят с невыразимой печалью.

– Ян. Любовь моя.

Я обнимаю его, и мы лежим так, пока не погружаемся в сон.

Ян

Нельзя смотреть прямо на солнце, иначе оно обожжет вам сетчатку. Моим родителям хватило здравого смысла внушить мне эту истину. Мы с Эйми учили этому же Кэти, которая проявляет теперь разумную осторожность. Я тоже слушался взрослых, но бывают моменты, когда ты просто вынужден взглянуть на солнце. Оно может ослепить тебя, отразившись от окна проезжающей машины. Или вот стоишь под деревом, намереваясь сделать снимок. Ветер качнет листок, и в открывшемся просвете засияет солнце. И вот уже перед глазами пылают очертания листка или квадрат, совпадающий по форме с окном машины. В таких случаях я моргаю и моргаю, пока изображение полностью не исчезнет.

В моей памяти запечатлелись два образа моей матери. Дар памяти, который все время со мной. Но в отличие от солнечного отпечатка, который бледнеет понемногу и исчезает, эти образы больше похожи на снимок. Подобно ему, они со временем выгорают. И все же, теряя яркость, они остаются на месте. Их невозможно сморгнуть. Они будут преследовать меня до самой смерти.

Я вспоминаю свою мать с пистолетом в руке. Она смотрит на меня, и ее лицо искажается от ужаса при мысли о том, что она натворила. То, как это изображают в фильмах, ничуть не напоминает реальность. Настоящий страх поглощает вас полностью. Почувствовать его может даже наблюдатель. У него привкус пыли, масла и асфальта. Я до сих пор ощущаю страх своей матери. Вижу момент, когда она вдруг осознает, что навсегда потеряла меня. Что не может быть той матерью, которая мне так нужна.

А вот и второе воспоминание. Мы с родителями устроили пикник на берегу озера. Мне восемь лет. У отца редкий выходной. Весь день мы ловили с ним рыбу – под присмотром мамы, которая сидела, опершись о дерево, с книжкой в руках. Мы сделали перерыв на обед, и я спросил, что она читает. Это был Уолт Уитмен – «О я! О жизнь!». Мама предложила почитать мне вслух, но я отказался. Я был восьмилетним мальчишкой, которому хотелось поскорее проглотить сэндвич и снова взяться за удочку. Какое мне было дело до романтической прозы? Уитмена я прочитал только в колледже. Под руководством нашего профессора мы разобрали эту вещь строчка за строчкой. Знай я в свое время подлинный смысл поэмы Уитмена, меня бы наверняка заинтересовало, не ставит ли мать под сомнение собственное существование. Что, если она пыталась понять, есть ли смысл в ее жизни? А может, она просто чувствовала себя беспомощной? Догадывалась ли она о том, что выбранный путь рано или поздно уведет ее от меня? Знай я об этом, обязательно выслушал бы ее – просто чтобы убедиться, что с ней все в порядке.