Дело княжны Саломеи - Эля Хакимова

Преступник успел забежать в комнату, откуда донесся металлический скрип опускаемой лестницы. Грушевский закричал:

— Чердак! — и бросился за злоумышленником. Что его заставило так поступить, он и сам потом объяснить не мог. Ведь у Максима Максимовича, в отличие от Тюрка, не было даже дамского пистолетика.

Однако преступник успел поднять за собой лестницу и забаррикадироваться на чердаке. Теперь полицейские сами оказались в ловушке. Террорист с чердака контролировал входную дверь, не позволяя им выйти наружу. Методичные выстрелы гремели каждый раз, как только кто-нибудь оказывался в зоне поражения. На чердаке имелось слуховое оконце, через которое и велась пальба.

Призоров решил пойти на хитрость и взломать люк, пока преступник обстреливал вход, но тот, догадавшись о маневрах с лестницой, обстрелял его и убил полицейского, которому пуля попала в живот. Призорова ранило в щеку. Прибыло подкрепление, выломали решетку в окне, через образовавший проем выбрались из западни. На предложение сдаться по-хорошему преступник прокричал гневным и срывающимся от напряжения голосом, что анархисты не сдаются. Все это время террорист продолжал отстреливаться, намерения сдаваться не выказывал. Вскоре подъехали пожарные, они стали заливать чердак водой. Оглушенный и почти захлебнувшийся террорист выбрался к оконцу и схлопотал две пули, одну из них в голову. Она оказалась смертельной.

Каково же было удивление агентов, когда они, наконец, увидели вблизи того, кто оказывал им такое ожесточенное сопротивление, ранив троих из них и одного убив наповал. Это оказалась пожилая женщина с совершенно седыми, мокрыми от воды волосами. Кровь еще вытекала из раны, полной кусочков мозга и осколков черепной коробки. Мертвые глаза с ненавистью Медузы Горгоны взирали на удивленных полицейских. В руках она сжимала маузер и браунинг, без единого патрона. Черный драдедамовый полукафтан распахнулся, неприметное платье было все в грязи.

— Да, это и есть знаменитая Бабушка, — мрачно проговорил Призоров, прижимая к ране на щеке носовой платок, уже весь пропитавшийся кровью.

— Вам бы к врачу, Владимир Дмитриевич, — прокричал Грушевский, все еще оглушенный пальбой. — Поедемте в Мариинскую.

— Едем, — быстро согласился Призоров. — Там нас еще раненый Хмурый дожидается.

Мариинская больница уже кипела, полная филеров, полицейских, чиновников. Все были взволнованы и слегка смущены.

— Где он? — Призоров выглядел весьма геройски в повязке вокруг головы, с большим комком ваты на простреленной щеке.

Войдя в охраняемую палату без окон, Призоров сел перед кроватью, на которой сидел уже закованный в кандалы преступник.

— Кто вы такой, и как ваша фамилия? — пристально глядя на террориста, строго спросил Призоров.

— Нет, скажите мне, кто вы такой, милостивый государь! — закричал Хмурый. — Какое право имели эти люди стрелять в невинного человека, задерживать меня и сажать в кандалы? Я Мельгунов, Юлиан Марьянович, вот мой паспорт, выданный нижегородским губернатором. Я буду жаловаться!

Призоров назвал себя, еле сдерживаясь. Какой нахал!

— Никакой вы не Мельгунов, — проговорил, взяв себя в руки, Призоров, далеко еще не уверенный в своих словах. — Вы Фрол Петрович Сидоркин. Я вас знаю. И охранное отделение в Гнездниковском переулке вас хорошо знает, они вас уже арестовывали.

Тут Хмурый как бы осел. Может, сказались последствия ранения. Может, он не ожидал такой осведомленности от своего противника.

— Я не желаю давать никаких объяснений, — еле слышно прошептал он.

— Это ваше дело, — ответил Призоров и приказал произвести досмотр.

Товарищ прокурора сидел в углу палаты и зорко следил за ходом дознания. Из кармана сюртука у господина «Мельгунова» вынули браунинг с последним застрявшим патроном. Пули, найденные на месте поимки преступника и вынутые из оружия, имели специальный знак — букву «К» в круге с пятью лучами. В канале ствола также обнаружили налет от выстрелов. В бумажнике лежало шестьсот рублей и пятьсот франков. К ним приобщили записную книжку с шифрованными пометками, пузырек с бесцветной жидкостью и два паспорта на фамилию Мельгунов, из которых один заграничный, оба — высокопрофессиональные фальшивки. Хмурый с мрачной сосредоточенностью следил за обыском и составлением протокола, время от времени вскидывая глаза на кого-нибудь из присутствующих, словно стараясь запомнить врагов в лицо. При прочтении протокола, датированного тринадцатым числом, он с саркастической улыбкой буркнул:

— Надо же, у жандармов и тринадцатое — счастливое число!

После допроса закованного в кандалы преступника препроводили в жандармское управление. Обычно кандалы в России, в отличие от Европы, не практиковали, но для Мельгунова сделали исключение. Преступник театрально поцеловал железо и отбыл в городскую тюрьму. Имен и фамилий остальных террористов из его боевой пятерки так и не узнали. Мельгунов упорно отмалчивался.

— Поздравляю, — под конец сказал Грушевский, выходя вместе с Призоровым на Литейный. — Отличная работа, думаю, начальство оценит это.

— Бросьте, кто остальные члены пятерки, нам неизвестно. Знаю я таких, как этот Мельгунов. Будет молчать, хоть кол на голове теши. А ведь остальные могут совершить еще не одно преступление.

— Но ведь вы нашли Фрумкину и этого Хмурого, стало быть, и остальных сможете. Значит, не такие уж они неуловимые, — подбодрил Призорова Максим Максимович. — Всегда есть надежда, и всегда может случиться чудо.

— Знаете, — печально ответил Призоров, — я ведь не знал, что служба будет такой… Когда поступал, думал, что это дело чести, а жандармскую работу все мы, офицеры, считали интересной и престижной. Хороший оклад, голубой мундир… Чтобы поступить на учебу, надо было быть потомственным дворянином, окончить по первому разряду военное или юнкерское училище, прослужить в строю не менее шести лет, не быть католиком и не иметь долгов. По всем параметрам я подходил, но все равно настолько был неуверен в поступлении, что давал на чай знающему старичку, который служил курьером в Штабе Отдельного корпуса жандармов, что у Цепного моста против церкви Святого Пантелеймона. Давал только для того, чтобы он отвел меня к старшему писарю за списком литературы, лишь вызубрив которую и можно было пройти собеседование по проверке уровня общего развития. И еще он рассказал про вопрос, который из года в год задает всем поступающим один хитрый преподаватель. Что написано на спичечном коробке?

— «Акцизный бандероль для помещения не более 75 спичек», — машинально ответил Тюрк. Грушевский замахал на него руками.

— Вот видите? — уныло кивнул Призоров. — А я сам без подсказки ни за что не ответил бы…

А далее произошло то самое чудо, на которое уповал Грушевский, и случилось оно скорее, чем даже в самых радужных мечтах Призорова. Правда, оно было не совсем таким, как предполагал добросердечный Максим Максимович. Барышня, рассматривавшая книги в развале перед больницей, прислушивалась к разговору мужчин. Грушевскому это показалось странным, и он внимательнее взглянул на нее. Тут же его седые усы раздвинулись в широкой улыбке, и он радостно воскликнул: