Дело княжны Саломеи - Эля Хакимова

— Неужели вы не думали, что подозрение может пасть на Афину Аполлоновну?

— Никто не должен был узнать. Жена Цезаря вне подозрений. — Викентий отсалютовал склянкой с ядом своей госпоже, которая стояла выпрямившись, сомкнув на груди свои тонкие худые руки и не произнося ни звука. — Пью за здравие Мэри, милой Мэри моей, можно краше быть Мэри, но нельзя быть милей…

И опрокинул в рот зелье. Грушевский чуть не подпрыгнул, когда за его спиной раздались сухие хлопки.

— Браво, — лениво прохрипела Афина Аполлоновна. — Вам удалось развлечь меня с утра пораньше. Благодарю вас, что прочли не свои стихи.

— Жестокая… — не выдержав напряжения, Померанцев упал на колени и растерянно пролепетал: — Но что же это… господа? Я ничего не чувствую, разве яд не должен был уже подействовать?

— Благодаренье богу, мы подменили его безвредной подкрашенной водой, — пояснил Грушевский, радуясь успешному завершению сцены. — Ну, будет, господин Померанцев, успокойтесь. Возьмите себя в руки, право, не хорошо так…

Однако он недооценил бури страстей, бушующей во впалой груди злосчастного поэта. Услышав, что Померанцев выпил воду вместо яда, Афина Аполлоновна разразилась сухим демоническим смехом. Викентий вскочил как ужаленный. Его обезумевший от страдания и унижения взгляд метался по комнате, перелетая с добродушной физиономии Максима Максимовича на хохотавшую роковую красавицу, с господина Призорова, в ужасе наблюдавшего отвратительный спектакль, на крестившегося Желтобрюхова в форме городового, уже готового забрать Померанцева и отвести в жуткую скучную тюрьму, где поэта навеки забудут, и никто даже не вспомнит его жалкого имени… Блуждающий взгляд сумасшедшего наткнулся на кинжал, брошенный им под ноги. Не думая ни секунды, он метнулся на пол и, схватив кинжал, вонзил его себе в грудь. Афина скрипуче вскрикнула. Призоров с Желтобрюховым бросились к поэту, но было уже поздно. Острое лезвие по рукоятку вонзилось прямо в сердце. Когда подскочивший городовой перевернул тело, несчастный самоубийца только и успел что отыскать глазами свою богиню и навеки остановить взгляд на замершей в картинной позе красавице.

— На вашем месте, я бы не трогал тело, — холодно посоветовал Тюрк Призорову, который уже схватился за кинжал с намерением вынуть его из пронзенной груди поэта. — Снаружи не пролилось ни капли, значит, вся кровь сейчас внутри. Если вы его вынете, здесь будет кровавое море.

Призоров отскочил от трупа. Афина Аполлоновна, не отрывая жадных глаз от мертвого, словно между ними протянулась неразрывная нить, медленно подошла к своему поклоннику. Она рухнула рядом с ним, обхватила его бледное лицо своими когтистыми пальцами и впилась поцелуем в мертвые губы Померанцева.

Отправившись после всех этих трагических событий в контору к Призорову, Грушевский поведал освобожденному Кузьме Семеновичу, кто и почему убил его Аграфену. Выслушав историю Максима Максимовича, Кузьма помолчал, а затем встал перед рассказчиком.

— Спасибо вам, Максим Максимович, и вам, Иван Карлович, — поклонившись обоим до земли, с чувством произнес он. — Не думал, что найдете душегуба. Да еще так быстро. Скоро ждите меня обратно, как решил, так и сделаю. Буду жить здесь, один.

Кузьма, тяжело переставляя ноги, вышел из конторы, зажав в руке бумаги, выданные письмоводителем, и маленький узелок, в который был увязан весь его скарб. Всего за пару дней этот человек словно постарел на несколько десятков лет. Видно, непросто ему было пережить смерть Фени, как бы легкомысленно она сама ни относилась к его большим планам на их совместное будущее. Видно, много передумал он, сидя в камере, подавленный несправедливыми обвинениями.

Решил Грушевский попрощаться и с Призоровым. Он прошел в кабинет, в котором вновь обосновался хозяин после недолгого пребывания здесь Зиновия. Но не успели Тюрк с Грушевским переступить порог, как Призоров подскочил к ним и начал с воодушевлением жать руки компаньонам.

— Ну вот, конец, тасскать, делу венец. Господа, благодарю вас за неоценимую помощь в таком сложном и запутанном деле. Если бы не вы, то я даже не знаю…

— Но постойте, о каком завершении дела вы говорите? — изумился Грушевский. — Мы же не знаем, как погибла княжна…

— О чем вы? Княжна, бедняжка, утопилась сама под гнетом, тасскать, страшных событий. Или, так это назовем, под воздействием бушевавших чувств. Помилуйте, да и кто бы выдержал? В нее стреляли, ее душили, в конце концов, ее отравили. Да если бы она в бессознательном состоянии (я уверен в этом и так и сообщил батюшке, который решал, по какому канону хоронить несчастную княжну) не бросилась в озеро, то непременно умерла бы от действия яда, как это случилось с горничной. Ведь умерла бы, вы мне сами заявляли!

— А как же справедливость?!.

— Не понимаю, чего вам еще не хватает? — раздраженно перебил доктора Призоров. — Душитель свое отсидел. Да, недолго, но сколько надушил! Мельгунов, ранивший княжну, до скончания века будет расплачиваться за этот и многие другие грехи. Даже отравитель, на раскрытие личности коего мы не надеялись, и тот понес такую кару, которая утешит и убитых горем родителей княжны.

— Нет, уважаемый Владимир Дмитриевич! — убежденно возразил Грушевский. Он вспомнил каторжника-убийцу с топором, который умер от удара в тюрьме, также не дождавшись суда. — Что-то здесь не то, вот хоть режьте меня на части, я чувствую подвох. Я уже жалею, что мы отпустили Зимородова.

— Не беспокойтесь, далее его делом будет заниматься местный прокурор, — легко отмахнулся Призоров. — Если возникнет малейшее сомнение, что во всем этом есть что-то криминально-уголовное, он докопается до истины и не отпустит свою добычу. Это же купец, миллионщик, нормальный представитель общества, а не какой-то там студент или слесарь, замеченный в революционной деятельности. Вот за кого товарищи прокурора горой стоят и чьим преследователям палки в колеса суют.

Призоров достал графин и с видом оттрубившего конец времен архангела разлил в бокалы янтарную жидкость. Это заграничный напиток «уиски» ему преподнесли товарищи на день ангела несколько лет назад. И распивал драгоценную жидкость экономный чиновник только по особым случаям. С первым же глотком расплавленного огня из недр его души вырвался вздох блаженства, какой мог бы издать освобожденный галерный раб.

— Или вы снова-здорово, тасскать, за свою графиню Панину принялись? — с лукавой усмешкой подмигнул он вздрогнувшему Грушевскому. — Полноте, Максим Максимович, этакий вздор только прачкам к лицу да впечатлительным горничным. Мы с вами не та епархия, которая отвечает за наказание инфернальных сущностей, с нас и мельгуновых довольно.

Но не успел Максим Максимович ему опять возразить, как затрезвонил телефон и Призоров поднял трубку.

— Князь просит немедленно к себе, — ошарашенный чиновник опустил трубку. — Кажется, похитили его детей…

Считанные минуты потребовались взволнованным компаньонам и чиновнику, чтобы преодолеть расстояние между конторой и квартирой князей. Князь сам встретил их у настежь распахнутых, как при покойнике, дверей. Возбужденная княгиня металась по гостиной, то и дело заламывая руки и болезненно всхлипывая, когда воображение особенно живо рисовало ужасные картины гибели малюток.