Пустошь. Дом страха - Блейк Крауч

– Орсон, – сказал я, – скажи, почему ты убил нашу мать?

– Сам знаешь.

Он был прав.

– Я хочу, чтобы ты сказал это вслух. Я бы пришел за тобой только ради близких Уолтера. Быть может, только ради себя самого.

– Уверен, что этого было бы недостаточно.

– Ты просто мразь! Но у меня есть другое предположение. Не желаешь его выслушать?

– Валяй, – сказал Орсон, уставившись в буран за окном.

– Ты отомстил матери за то, что она произвела тебя на свет.

Орсон посмотрел на меня так, словно я поймал его за тем, как он нюхает женские трусики.

* * *

Температура в салоне начала стремительно понижаться. Я выбрал из горы покупок пачку крекеров, палку колбасного сыра и бутылку каберне.

– Впрочем, выпить мы не сможем, – заметил я. – Штопора нет.

– В бардачке есть перочинный нож со штопором, – сказал Орсон.

Отыскав под кипой дорожных карт швейцарский нож, я откупорил бутылку и жадно глотнул терпкого вина. Затем вскрыл пачку крекеров и поставил ее у себя на коленях.

– Проголодался? – спросил я, нарезая сыр тупым лезвием. – Угощайся.

Вставив круглый кусок сыра между двумя крекерами, я засунул этот сэндвич Орсону в рот, после чего растянулся на сиденье и уставился в сгущающуюся темноту.

Как только стекла остыли, снежинки стали к ним примерзать. Ветер был такой свирепый, что залепило все окна, и меньше чем через пятнадцать минут мы уже не видели беснующийся вокруг нас буран. Лишь непрерывное завывание да холодная ненасытная энергия говорили о его присутствии.

Орсон обратил внимание на окровавленную одежду на полу.

– Энди, – спросил он, – это кровь Лютера?

Я молча кивнул.

– Ого! Где это ты его? «У Рикки»?

– Мы должны были встретиться там в девять вечера. Я приехал в шесть, чтобы оставить у барменши записку о том, что меня не будет. Лютер вошел в тот самый момент, когда я собирался уходить. Если б он не пришел так рано…

– Он пришел раньше назначенного срока, так как почувствовал что-то неладное.

– С чего ты взял?

– Лютер очень хитер. Но и ты тоже. Ты захватил пистолет. Иначе сейчас бы умирал страшной смертью.

– Ты огорчен тем, что его больше нет в живых?

– Нет. И это не значит, что я отношусь к нему плохо. Мы с ним много поработали вместе.

– Ну, а я бесконечно рад тому, что с ним покончено.

– Энди, он мало чем отличался от тебя, – усмехнулся Орсон.

– Конечно.

– Я обучил его так же, как обучил тебя. Просто с ним это произошло несколько быстрее.

Потрясенный, я уставился на брата.

– Знаешь, лучше бы ты просто меня убил, – сказал я наконец. – Ты сделал нечто более страшное. Ты разбил всю мою жизнь. Ты отнял у меня мать, лучшего друга. Я не могу вернуться к себе домой. Не могу освободиться от всего этого.

– Нет, Энди, я тебя спас. Твой дом был лишь иллюзией. Теперь ты больше не порхаешь бесцельно по жизни, подобно всем остальным людям, слепой к позывам той черной дыры, которую называешь сердцем. Будь благодарен мне за это. Теперь тебе известно, на что ты способен. Немногие узнаю́т такое про себя. Но мы с тобой живем честно, ты и я. Такова правда, Энди. Как там сказал Китс?[21] «Красота есть правда». Не просто прилизанная правда. У нас с тобой черные сердца, но они прекрасны.

Мы жадно поглотили всю пачку крекеров и почти весь сыр. Вино заметно разбавило мою настороженную бдительность, поэтому я умерил его потребление.

Когда мы закончили есть, я расстегнул поясную сумку. Там оставались две ампулы «Ативана» и две ампулы «Верседа», но поскольку более надежным был «Ативан», я взял его.

– Энди, – начал Орсон, когда я проткнул крышку первой ампулы и высосал ее содержимое через тонкий канал полой иглы.

– Что?

– Помнишь то лето, когда недалеко от нашего дома рядом с шоссе нашли труп?

– Да, помню.

Усевшись прямо, Орсон пристально посмотрел на меня, склонив голову набок, словно погруженный в раздумья. Опустошив вторую ампулу, я постучал ногтем по шприцу. В машине стало темно – приближалась ночь.

– Что ты помнишь? – спросил Орсон.

– Отстань, я устал.

– И все же расскажи, что ты помнишь.

– Нам было по двенадцать лет. Это случилось в июне.

– В июле.

– Ну хорошо, в июле… Ах да, как раз в канун Дня независимости. Если точнее, труп был обнаружен именно четвертого числа. Я хорошо помню тот вечер. Я сидел во дворе с бенгальским огнем и увидел, как перед домом резко остановились три полицейские машины. Полицейские с двумя немецкими овчарками побежали напрямик через наш двор. Папа жарил на гриле гамбургеры. Мы проводили взглядом, как полицейские скрылись в лесу. Через несколько минут собаки залаяли, словно одержимые, и папа сказал: «Похоже, они нашли то, что искали».

– Уилларда Бейса, – усмехнулся Орсон.

– А?

– Вот кого нашли в тоннеле.

– Не могу поверить, что ты до сих пор помнишь его имя.

– А я не могу поверить, что ты его забыл.

– С какой стати мне его помнить?

Судорожно переведя дыхание, Орсон прищурился.

– Он меня изнасиловал, Энди.

От раската грома задребезжали стекла. Я опустил взгляд на недопитую бутылку вина, зажатую между ногами. Мои пальцы обвили холодное горлышко. Я поднес бутылку ко рту, вылил в горло изрядную порцию каберне и сказал:

– Ничего этого не было. Я смотрю тебе в глаза и вижу…

– А я смотрю тебе в глаза и вижу, что ты знаешь правду.

– Ты лжешь.

– В таком случае почему у тебя в груди это странное чувство? Как будто в желудке пробуждается нечто такое, что ты не трогал уже много лет?

Отхлебнув еще один большой глоток, я поставил бутылку между ногами.

– Позволь рассказать тебе одну историю, – начал Орсон. – Посмотрим…

– Нет. Сейчас я вколю тебе вот это, чтобы я смог выспаться. Я не собираюсь сидеть и слушать…

– У тебя на головке члена есть ожог от сигареты?

Мне показалось, будто у меня по спине поползли полчища муравьев.

– И у меня тоже, – сказал Орсон.

– Ничего этого не было. Теперь я все вспомнил. Это выдумка, которую ты сочинил, после того как соседские ребята обнаружили труп.

– Энди!