Прости меня, Леонард Пикок - Мэтью Квик

Линда не способна пройти мимо зеркала и не остановиться, потому что она помешана на зеркалах, поэтому не будем судить ее слишком строго. Ну да, у нее есть свои пунктики. Но это меня даже не особо бесит – Линда есть Линда, что с нее возьмешь? Я могу сгорать в огне, криком кричать, но она все равно остановится перед зеркалом поправить макияж и только потом пойдет тушить пожар. В этом она вся. Моя мама.

Цоканье каблучков возобновляется и снова стихает, значит, она поднимается по лестнице, покрытой ковровой дорожкой.

– Лео! – радостно произносит она так, словно поет, и я начинаю гадать, может, она и вправду поет, в душе надеясь, что меня нет дома, – типа, быть может, она надеется, что я уже наложил на себя руки и ей больше не придется со мной возиться. – Лео, ты где? – Снова цокот каблучков по коридору, который затихает, когда она идет по восточному коврику перед моей дверью. – Лео? – повторяет она и стучится в дверь.

Я сверлю глазами дверь, думая о том, как было бы здорово наброситься на нее и припомнить ей все старые обиды, но я не могу заставить себя открыть рот.

– Лео?! – взывает Линда. – Надеюсь, ты в приличном виде? Я собираюсь войти.

Она распахивает дверь и возникает в дверном проеме. На ней белый жакет с каким-то меховым воротничком – похоже на норку. Ее волосы, как всегда, идеально уложены. Ярко-зеленая шерстяная юбка до колена – шикарно и по возрасту – и белые туфли на высоком каблуке. Выглядит потрясающе, впрочем, как всегда. И мне становится даже смешно, потому что при такой внешности ей положено иметь идеального сына, – типа, она ведет идеальную жизнь, и поэтому у нее целая прорва времени каждый день делать из себя настоящее произведение искусства из области высокой моды. Люди видят Линду и восхищаются ею. Честно-честно. Вы бы тоже не устояли. И в этом ее сила.

– Я счастлива, что ты наконец-то подстригся, но кто тебя стриг? Лео, это просто какая-то халтура, – говорит она, и мне хочется ее придушить. – Что с тобой происходит? В чем дело? Я здесь. Я дома. Ну так в чем проблема?

В ответ я тупо качаю головой, потому что она даже меня удивила.

И что, блин, я должен на это ответить?

– Я говорила с твоим учителем, мистером Силверманом. Он несколько драматизировал ситуацию. Сказал, что у тебя был с собой трофейный пистолет твоего дедушки. Можно подумать, эта пукалка способна стрелять, сказала я ему. Лео, похоже, ты провел его своей глупой выходкой, потому что он был действительно озабочен. Настолько, что потребовал, чтобы я немедленно приехала домой из Нью-Йорка. Ну и заварил же ты кашу! Ну вот я уже здесь. И горю желанием узнать: что за срочность такая? Слушаю тебя.

Я представляю, что мои глаза – это «Вальтер P-38», а мой взгляд – это пули: я пробиваю взглядом дырки в шикарном прикиде Линды, а потом смотрю, как сочится кровь.

Она рассеянная.

Она бестолковая.

Она ужасная.

– Лео, почему ты так на меня смотришь? – Теперь она стоит руки в боки. – Я серьезно, у тебя такой вид, будто наступил конец света. Что ты от меня хочешь? Я приехала домой. Твой учитель сказал, что ты хочешь поговорить. Так давай поговорим. Ты что, действительно собирался стрелять в людей из ржавого нацистского пистолета, который твой папаша таскал в чехле от гитары? С чего весь этот сыр-бор? Что происходит? Ты ведь пацифист, Лео. Ты и мухи не обидишь. Ведь с первого взгляда ясно, что этот ребенок не способен на жестокость. Я объяснила твоему учителю, но, похоже, он реально обеспокоен. Утверждает, будто тебе надо пройти курс психотерапии. Психотерапия? – сказала я. Будто она хоть когда-то хоть кому-то помогла! Мы с твоим отцом однажды ходили к семейному психологу, ну и посмотри, чем все это закончилось! Я еще не встречала мужчину или женщину, которым психотерапия пошла бы на пользу. – (Я продолжаю сверлить ее глазами.) – Твой учитель сказал, что у тебя явно выраженные суицидальные наклонности, но я ответила, что это просто нелепо. Лео, у тебя ведь нет суицидальных наклонностей? Но если и так, просто скажи мне. У нас есть деньги. Мы можем показать тебя доктору. Все, что угодно. Только попроси. Но точно знаю, у тебя нет суицидальных наклонностей. Я знаю, в чем настоящая проблема. – (Блин, я ненавижу ее всеми печенками.) – Я объяснила ему, что ты всегда так делаешь, когда скучаешь по мамочке, и вот я дома, Лео. Я всегда приезжаю домой, когда ты выкидываешь какой-нибудь фортель. И знаешь, на сей раз это тоже было весьма непросто. Мне пришлось отменить двенадцать встреч с очень важными людьми. Двенадцать! Конечно, тебя это не должно волновать. Но в один прекрасный день тебе придется научиться жить без мамочки и…

– Помнишь, когда я был маленьким, ты пекла мне оладьи с бананом и шоколадной крошкой? – перебиваю я Линду, потому что внезапно у меня появляется блестящая идея. Линда просто смотрит на меня так, словно моя голова на ее глазах развернулась на 360 градусов. – Ты ведь помнишь, да?

– Лео, о чем ты говоришь?! Какие оладьи? Я не для того два часа сюда ехала, чтобы говорить о каких-то оладьях!

– Мама, ты наверняка помнишь. Мы однажды пекли их с тобой вдвоем.

При слове «мама» аккуратная полоска губной помады расплывается в улыбке, потому что Линда уже много лет его от меня не слышала.

Как ни парадоксально, она любит, когда я зову ее мамой.

– Оладьи с бананом и шоколадной крошкой? – говорит Линда и начинает смеяться.

Судя по выражению ее лица, ни хрена она не помнит, но очень удачно притворяется. Может, она делала их раз или два – точно сказать не могу. Может, я придумал себе это воспоминание. Такое возможно. Сам удивляюсь, и с чего вдруг я уцепился за него, но тут уж ничего не попишешь.

Я помню, как в детстве – может, мне тогда было четыре-пять лет – не столько помогал печь оладьи с бананом и шоколадной крошкой, сколько путался под ногами, а папа нежно перебирал струны своей акустической гитары за кухонным столом, и в то утро родители были так счастливы, что случалось нечасто, и, может, именно поэтому я и запомнил тот день. Мы с мамой готовили, а потом всей семьей ели.

Нормально для обычных людей, но не для нас.

По какой-то непонятной причине я должен непременно получить оладьи с бананом и шоколадной крошкой – и тогда все образуется. Прямо сейчас. Это единственная вещь, которая реально может помочь. Сам не знаю почему. Просто знаю, и все. Я говорю себе, что, если Линда испечет мне оладьи с бананом и шоколадной крошкой, я прощу ее за забытый день рождения. Я быстренько составляю в голове этот договор и пытаюсь заставить Линду выполнить свои обязательства по сделке.

– Так ты приготовишь для меня оладьи с бананом и шоколадной крошкой? – спрашиваю я. – Больше мне от тебя ничего не надо. Испеки оладьи, позавтракай со мной и можешь возвращаться обратно в свой Нью-Йорк. Ну что, договорились?

– А у нас есть необходимые ингредиенты? – с озадаченным видом спрашивает она.

– Черт! – говорю я, потому что ни хрена у нас нет. Я уже несколько недель не ходил в магазин. – Черт, черт, черт!