Брак по-американски - Тайари Джонс

Я никогда не замечала лицо Роя в емкости с водой или в подгоревшей корочке на тосте. Призрак моего мужа являлся мне в обличье других мужчин, почти всегда молодых, неизменно аккуратно, как на Пасху[80], подстриженных. Они не всегда были на него похожи внешне, нет, они были разнообразными, какими только могут быть люди. Но я узнавала их по честолюбию, которое цеплялось за их кожу как пряный одеколон, по тонкому ветерку силы, который будоражил воздух, и, наконец, по пепельному вкусу горя, который оставался у меня во рту.

В канун рождественского сочельника Андре жег бензин на шоссе, направляясь на запад, а потом на юг, чтобы выполнить мой долг. Мне не следовало посылать мужчину на женскую работу. Но он настаивал: «Дай мне это сделать». И у меня гора упала с плеч. Не знаю, что со мной сделалось. Когда-то я была храброй.

Когда мы танцевали у нас на свадьбе, папа сказал:

– Иногда надо позволять мужчине быть мужчиной».

От любви и шампанского у меня кружилась голова, и я рассмеялась:

– Что это значит? Он что, должен встать и пописать?

А папа ответил:

– Однажды ты научишься принимать свои ограничения.

– А ты свои принимаешь? – спросила я с вызовом в голосе. – Ну, конечно, Стрекоза. Этому брак тебя и учит.

Но я рассмеялась и на это, пока он кружил меня в танце:

– Нет, у нас в браке так не будет. У нас все будет по-другому.

В канун рождественского сочельника я собрала Андре дорожную сумку с чистой одеждой и блистеры разных лекарств на случай, если его атакует головная боль, бессонница или грипп. На следующий день, рано утром, я стояла в дверях и смотрела, как он отъезжает, стараясь ехать плавно, чтобы не повредить газон, по-декабрьски бурый, но живой внутри. Мои ноги напряглись, будто хотели погнаться за ним и привести его назад в теплую кухню, но моя рука махала ему на прощание, а губы говорили пока.

А потом я пошла на работу.

У Poupées было отличное расположение – там, где Вирджиния-авеню пересекает Хайленд[81]. Район походил на страну чудес, населенную отремонтированными особняками, очаровательными бунгало и дорогими магазинчиками. В кафе-мороженых студенты с яркими брекетами подавали клиентам щедрые порции. Единственным недостатком была парковка, но от этого тебе только сильнее нравилось все остальное.

Мой дом – юго-западная Атланта, и это не изменят никакие последующие географические обстоятельства, но иногда я представляла, как мы с Андре живем на северо-востоке или даже в Декейтере[82]. Я не хотела начинать все сначала, но, может быть, там мне бы дышалось свободнее. Пришлось бы оставить Старого Гика, хотя в Хайлендс в избытке росли древние магнолии – энергия другая, но мы бы привыкли.

Когда я приехала в магазин, моя ассистентка уже была там. Я включила компьютеры, пока Тамар надевала маленькие рога и красные носы на выставленных в витрине poupées. Я наблюдала за ее спокойной сосредоточенностью, ее вниманием к деталям и думала, что, возможно, она была лучшей версией меня самой. Красивее и на десять лет младше, она могла бы сыграть меня в фильме про мою жизнь. Тамар шила замысловатые крохотные стеганые одеяла для poupées, и я убедила ее подписывать каждое из них. Одеяла почти не покупали, потому что они стоили почти столько же, сколько куклы, но я запрещала ей продавать их дешевле. Знай свою цену. Мать сына, рожденного за неделю до ее выпуска из Эмори, Тамар стояла по левую сторону достатка, именно там, где и хотела.

Перед Рождеством оставшиеся в магазине куклы напоминали мне детей, которых не взяли в команду. Кому-то я намеренно добавила изъян: слишком толстые брови или длинное тело с коротенькими и толстыми ножками. Где-то есть в мире мальчик или девочка, которым надо любить что-то не вполне совершенное. Эти куклы, корявые, как настоящие дети, расселись на полках, будто бойкие сироты. Остался только один красивый poupée, очаровательно правильный, с пухлыми щечками и блестящими глазами. Тамар сделала ему крылья и нимб и подвесила к потолку на леску.

Закончив с витриной, Тамар спросила: «Ну, начинаем битву?»

Я взглянула на часы, которые мне подарил Андре. Старомодную модель приходилось заводить каждое утро. Милые, как младенец, тяжелые и шумные, они слегка дергались, отсчитывая секунды. Я кивнула и открыла стеклянную дверь. Начался рабочий день.

Магазин наполнился покупателями, но продажи шли вяло. То и дело кто-то брал куклу, но, не в силах понять, что же с ней не так, клал ее назад на полку и отворачивался. Но жаловаться не приходится. К 25-му они все найдут себе укромное местечко под чьим-то деревом.

После обеда Тамар забеспокоилась, стала взбивать и похлопывать кукол, будто подушки.

– Что такое? – спросила я, наконец.

Она обвела рукой свою великолепную грудь:

– Мне надо молоко сцедить. Я серьезно. Через пять минут у меня просто пуговица отлетит.

– А где малыш?

– Он с моей мамой. Слушай, бабушки так радуются внукам, что даже самая целомудренная мама простит тебя за перепих, – и она счастливо рассмеялась, стоя с карточками в руке.

– Хорошо, – сказала я. – Иди домой и покорми его. Я до закрытия справлюсь. Но я попрошу тебя забрать для меня муслин и отвезти его ко мне домой. Отметим с тобой праздник.

Я еще даже не договорила, а она уже пыталась застегнуть пуговицы на пальто.

– Только пообещай, что не будешь покупать малышу кроссовки за триста долларов, – сказала я, вручив ей праздничную премию. Она рассмеялась по-рождественски звонко и поклялась, что не будет.

– Но не могу обещать, что не куплю ему кожаную куртку!

А потом моя радостная неслучившаяся жизнь открыла дверь и вышла на улицу.

Через несколько часов я уже готовилась закрывать магазин, когда зазвонили колокольчики, объявив, что пришел красивый мужчина в светло-коричневом шерстяном пальто. Он на все сто был из Атланты, и его рубашка после рабочего дня по-прежнему была безупречна. Он выглядел уставшим, но бодрым.

– Ищу подарок для дочки, – сказал он. – У нее день рождения сегодня. Ей семь, мне нужно что-нибудь красивое и быстро.

Кольца у него не было, и я решила, что он видится с дочкой только по выходным. Я водила его по магазину, его взгляд прыгал по оставшимся куклам, моим радостным оборванцам.

– А ты отсюда? – спросил он вдруг. – Местная?

Я ткнула себя в грудь:

– Юго-Западная Атланта, родилась, выросла и осталась.

– У меня то же самое. «Дуглас Хай», – ответил он. – Эти куклы, они типа какие-то ущербные. Понимаешь, о чем я? Точно не скажу, но они все какие-то гадкие. Других нет?