Стеклянные крылья - Катрине Энгберг

царапанье и писк. Она пошла на звук, не обращая внимания на мокрые следы, тянувшиеся за ней.

В глубине квартиры – в комнате Грегерса, дверь была закрыта. Как обычно. Звук шел оттуда.

– Докса! Эпистема!

На ее зов из-за двери ответила какофония безудержного лая. Она побежала и открыла дверь, и собаки выбежали навстречу, стали прыгать на нее – Эстер чуть не упала. Она села на колени, стала успокаивать их, гладить, а внутри нарастала тревога. Когда она выходила в магазин, собаки проводили ее до двери. Закрывая дверь, она прощалась с ними и пообещала долгую прогулку после обеда.

У Грегерса они могли оказаться только по одной причине. В ее отсутствие в квартире кто-то побывал.

Эстер медленно встала. У кого, кроме нее самой и Грегерса, есть ключи? У их уборщицы? Но она на весь октябрь уехала в Польшу.

Она медленно вернулась в прихожую. В квартире кто-то есть? Все как обычно. На кухне небольшой беспорядок: в раковине – посуда, на столе – почта и ящик овощей, все нужно разложить по местам. Эстер стала медленно оборачиваться. Если ты сам аккуратен, тебе проще понять, что кто-то рылся в твоих вещах. Она перенесла пакеты на кухню, повесила плащ на крючок и принесла тряпку – вытереть пол. Где стали бы искать ценные вещи?

Кошелек у нее в сумочке.

Она всегда хранила наличные в сумочке в прихожей. Немного, но на непредвиденные расходы хватит. А на столике рядом с крючками лежала запасная связка ключей. Только теперь их не было.

Эстер поднимала газеты и рылась в вазах, заглядывала под стол и за него. Ключи пропали.

Сумочку она нашла на крючке. По крайней мере она была на месте. Выйдя за покупками, Эстер оставила дома и ее, и кошелек – только сунула в карман банковскую карту. Кошелек лежал в сумочке. Слава богу.

Во вторник утром она сняла четыре тысячи крон – на парикмахерскую и блошиный рынок, который будет в выходные на Блогордс-пладс. В целом она предпочитала расплачиваться наличными.

Эстер открыла кошелек. Там лежали горстка монет и две смятые купюры по сто крон. Ее обокрали.

У нее скрутило живот. Ален.

Отшвырнув кошелек, Эстер закрыла лицо руками. Ее охватил стыд. Он ей врал, он ее использовал. Как она могла подумать, что все еще привлекательна – старая сморщенная тетка?

Эстер била себя по лбу. Дала волю слезам, сотрясавшим ее старое глупое тело, а собаки крутились у ног, непонимающе поскуливая.

Вытерев щеки, она поняла, что нужно сменить замок и проверить, не взял ли он еще что-то. Он думает, она слишком гордая, чтобы заявить на него в полицию, но ему стоило быть поумнее. Она позаботится, чтобы его выкинули из квартиры – он и переехать толком не успеет.

Эстер снова обошла квартиру. Картины на стенах. Вазы на своих местах. Он рылся в ящиках – это она заметила, – но не нашел ничего, кроме старых счетов и ее блокнотов. Когда-нибудь они будут стоить денег, надо было ему сообразить их украсть, думала она, тщетно пытаясь вернуть почву под ногами. Ценные бумаги – в банковской ячейке, серебро – тоже. Видимо, он унес только наличные.

Она села за компьютер и вызвала слесаря. Затем вбила в поисковик имя Алена Якольбе. Никого не нашлось – в том числе концертирующих пианистов.

Эстер пошла на кухню, откупорила бутылку шираза и налила себе бокал красного вина. Надо же как-то отойти от квантовой механики личной жизни, раз она, взлетев, рухнула в подвал.

Она вернулась к компьютеру с бокалом. Как найти информацию о человеке, если не знаешь его настоящее имя?

Эстер пила, чтобы алкоголь успокоил расшатанные нервы. Что она о нем знала? На самом деле. Что он француз?

Не факт. Сама она не говорила по-французски, а в какой-то момент, видимо, обманулась – из-за акцента и французских ласковых слов. Он знает «Богему», любит готовить. А Грегерс утверждал, что видел его в гриль-баре на Нёрреброгаде. А он ведь только переехал в их дом.

Она выпила еще. Стало чуть легче.

Докса и Эпистема нетерпеливо лаяли. Скоро ей придется их вывести. Сначала надо заставить себя думать о чем угодно другом, только не об Алене. Из-за предательства ее обожгло стыдом, она боялась, что ноги ее не выдержат. Эстер поставила пластинку, но тут же выключила, едва из колонок полилась музыка. Написала Йеппе Кернеру, что Грегерс выздоравливает. Она подумала, не принять ли ванну, но отказалась от затеи из-за перспективы увидеть в зеркале обнаженное тело. Снова села за компьютер и открыла сайт газеты «Политикен».

Эстер читала о дорожной инфраструктуре, футболисте, который получил травму и прилетит домой из Италии, и о скандале с сетью обувных магазинов, снявшей шовинистскую рекламу. Фразы просто перетекали с экрана в голову – эффект такой же, как у вина. Накатила приятная бесчувственность.

Жертвам убийств, найденным в фонтанах, посвящались целые колонки – писали о служебных собаках, грузовых велосипедах и неизвестных сотрудниках интерната. Слова расплывались перед мокрыми глазами.

Эстер выключила компьютер и достала собачьи поводки. Надо брать себя в руки! Бывают проблемы похуже, чем у нее.

* * *

– Там написано, зал H? Он должен быть где-то здесь.

Йеппе указал на длинный коридор спортивного центра в Грёндале – в нем разместились площадки для сквоша, танцевальные залы и боксерские ринги – и стал искать таблички с названиями залов. Довольно унылые бетонные стены прикрывали зеленые растения и деревья – попытка создать ощущение уюта и оживить пространство. Не сказать чтобы там не хватало жизни. В экраны мобильных телефонов смотрели стайки подростков, те, кто постарше, пили кофе в кафе, со всех сторон доносились радостные детские вопли.

Судя по висевшему в холле расписанию, тренировка по гимнастике проходит по четвергам, с 17:00 до 18:00, в зале H, а по словам Лисбет Рамсгорд, именно там полиция найдет Бо – он приведет на занятие младшую дочь. Она поняла, что его увезут в полицию, и обещала договориться, чтобы после тренировки дочь пошла домой к подруге, а Лисбет заберет ее, когда сама приедет в Копенгаген. Тем не менее Йеппе было неловко.

Пока он шел по коридору к залу H с Фальком и двумя полицейскими в форме, идея вот так забрать человека – на глазах у десятилетней дочери, ее друзей и их родителей – казалась все менее и менее удачной. Но Йеппе пришлось идти на решительные действия, и он больше не мог, как обычно, принимать во внимание всех окружающих.

Разговоры в