MOBY. Саундтрек моей жизни - Моби

– Привет, «Будущее»! – крикнул он, и будущее закричало ему в ответ. – Добро пожаловать в лето любви!

Зрители просто с ума сошли; послышались даже звуки дудок.

– Он только что сошел с самолета из Бельгии! Вот он, из Нью-Йорка: Моби!

Я выбежал на сцену, когда заиграла Ah Ah, забрал микрофон у Майкла и закричал. Я орал во все горло, пытаясь докричаться и до рейверов, и до маленьких точек в небе, находившихся от нас в триллионах миль. Звук в космосе не распространяется – но можно притвориться, что это не так. Без атмосферы звук умирает. Исчезает в вакууме. Так что мы заполнили вакуум своими жизнями – широкими бельгийскими реками, фортепианными гимнами, радостью, сексом в гостиничных ванных.

Я почувствовал, как меня захлестнуло зрительской любовью. Когда я сыграл Next Is the E, десять тысяч рейверов взорвались радостью, как один.

– Я чувствую это, – пропел я.

– Я чувствую это, – пропели они.

Мы были прижаты к земле огромным весом: историей, наследием, Богом, воздухом. Мы пели и плясали в полях, трюмах и подвалах. Я посмотрел на Кару, стоявшую в стороне. Она танцевала и улыбалась.

– Я чувствую это! – закричал я десяти тысячам рейверов, стоявшим под ночным небом.

– Я чувствую это! – закричали они в ответ.

Еще два года назад в Штатах вообще не было рейв-сцены. А сейчас, словно за одну ночь, мир переменился. Во всех более-менее больших городах Северной Америки появились диджейские магазины и точки продажи рейверской одежды. Музыканты продавали гитары, покупали синтезаторы и записывали техно-треки, которые превращались в известные по всему миру гимны. Шел 1992 год, и рейв-сцена расцветала подобно блестящему самодельному цветку.

Почти все мои знакомые пытались стать промоутерами. Так что вместе с моими менеджерами, дизайнером-осветителем Скотто и приятелем по имени Ди-Би я и сам решил попробовать свои силы в этой отрасли, организовав рейв в Челси за день до Хэллоуина. Ди-Би был британским диджеем, который работал и жил в Нью-Йорке, и когда меня познакомили с ним в 1988 году, я думал, что он самый крутой человек на планете. Он был высоким, мрачновато-красивым, безупречно одевался и всегда откуда-то доставал более классные пластинки, чем у меня.

Сначала Ди-Би, Скотто и я придумали ужасное хэллоуиновское название: «Маск-а-Рейв». Потом начали искать зал. У Ди-Би был определенный опыт организации рейвов, а вот я и мои менеджеры ничего в этом не понимали.

– Давайте найдем что-нибудь небольшое и начнем с малого, – робко предложил я, вспоминая пустые танцполы «Хитрого лиса» и «Пале де Боте».

– Можно арендовать «Саунд Фэктори», – сказала Марси, одна из моих менеджеров.

– Марси, «Саунд Фэктори» вмещает три тысячи человек, – возразил я.

– Мы начнем сразу с большого! Все будет круто! – сказала она. – Не беспокойся, Моби.

– Я беспокоюсь, – ответил я.

Ди-Би и другой мой американский менеджер, Барри, решили, что снять «Саунд Фэктори» – хорошая идея, так что мы договорились об аренде на 30 октября. Друг Ди-Би помог с оформлением, и мы сделали двадцать пять тысяч блестящих, простеньких флаеров: «Маск-аРейв, 30 октября, 1992. Живые выступления Altern8 и Моби. Диджеи Ди-Би, Мистер Клин, Кевин Сандерсон. Киберсвет от Скотто». Мы с Ди-Би забрали флаеры из типографии и в офисе моих менеджеров встретились с тридцатью молодыми рейверами, которые подрабатывали, раздавая флаеры в клубах и музыкальных магазинах.

– Думаешь, народ соберется? – спросил я зеленоволосого восемнадцатилетнего рейвера по имени Майк.

– С таким-то составом? Да, все будет круто, – сказал Майк, и мои страхи слегка развеялись.

Итак, настал канун Хэллоуина, день нашего рейва, и я нервничал. Вдруг рейв провалится? Вдруг я буду прыгать по сцене в полночь перед двадцатью зрителями и уборщиком?

В девять вечера я сидел в своем новом лофте и смотрел в окно на Мотт-стрит. В сумерках здания напротив напоминали острые зубы, скалившиеся на ночном небе. Я слышал звуковые сигналы машин, а за ними – неописуемый шум, производимый вечером в пятницу на Манхэттене несколькими миллионами человек, вышедшими на улицы в поисках любви и хаоса.

Я прошел к парадному входу здания и поздоровался с Джо, нашим бездомным разнорабочим. Джо в молодости был боксером, но потом опустился и стал бомжевать в Нижнем Истсайде – спал на тротуаре прямо перед нашим зданием. Семья Кинничи пожалела его и дала ему работу и спальное место в подвале рядом с репетиционной комнатой Sonic Youth. Джо всегда молча смотрел себе под ноги, когда подметал и мыл полы.

– Привет, Джо, – сказал я, выходя из здания.

– Хм-м-м, – отозвался он.

– Счастливого Хэллоуина.

Он ушел куда-то по Мотт-стрит, ничего не сказав.

На Хьюстон-стрит образовалась пробка. Машины беспомощно бибикали друг другу, водители гневно стучали по рулям. Было лишь девять вечера, но на углу Мотт-стрит и Хьюстон-стрит уже была пьяная девушка в костюме Минни Маус; она стояла, опираясь на почтовый ящик, и ее тошнило прямо на красные туфельки. Две ее подружки, одетые черепашками-ниндзя, стояли поодаль в свете желтого фонаря и хихикали, пока «Минни Маус» исторгала из себя на тротуар смесь каких-то напитков.

Я пошел по Хьюстон-стрит мимо «Баллато», «Миледис» и «Ниттин Фэктори», из которых уже выходили пьяные посетители. Возле «Миледис» стоял кто-то в маске Билла Клинтона – через пять дней были выборы, и я надеялся, что 4 ноября этот саксофонист и бывший хиппи станет нашим новым президентом.

Я прошел по Лафайет-стрит и повернул налево, на Четвертую улицу. Там располагался «Тауэр Рекордс», самый главный музыкальный магазин из всех. Даже в девять вечера за день до Хэллоуина в нем была толпа народу. Но, с другой стороны, там всегда была толпа народу. «Тауэр Рекордс» был национальным достоянием, краеугольным камнем центра города на углу Четвертой улицы и Бродвея. Я покупал двенадцатидюймовые пластинки в «Дэнс Трэкс», «Диско Мании» и «Винилмании», но вот компакт-диски и кассеты – в «Тауэр Рекордс».