Святая простота. Рассказы о праведниках - Владимир Михайлович Зоберн

бросился на кровать и, окончательно расстроенный, заплакал…

Прошло несколько минут. Кто-то постучал в дверь:

— Откройте!

— Кто там? — спросил Никон Алексеевич, быстро вытерев слезы и подойдя к двери.

— Я, то есть Исай Безуглый.

Отроков впустил тщедушного мужичка в рваных лаптях. Безуглый переступил через порог и остановился, с каким-то болезненным напряжением устремив на Никона Алексеевича свои подслеповатые глаза. Его лицо было изможденным, всклокоченные волосы отливали сединой.

— Что ты, друг мой? — обратился к нему хозяин.

Исай молчал.

— Может, просьба какая есть? — продолжал Никон Алексеевич.

Исай вдруг грохнулся на пол.

— Никон Ляксеич, мученик ты невинный, каюсь я перед тобою, каюсь… каюсь! Мочи моей боле нет таиться! — заикаясь и дрожа всем телом, заговорил, ползая на коленях, Безуглый. — Я грабитель! Я поджигатель!

Отроков отшатнулся.

— Что ты, что ты, Исаюшка! — замахал он руками на Безуглого.

— Ох, это я! — зарыдал тот. — Лукавый сманил, потому что нужда одолела, денег захотелось. Баба, то есть жена, от болезни тает, ребятишки от голода распухли, нет ни земли, ни хаты… А у Коробухина-то денег уйма, сам видел и… позарился, потому что баба тает, малолетки есть просят! Ох, голодно, есть хочется!. . А ты безвинно страдаешь, батюшка! Никон Ляксеич, что делать теперь? Ох, трудно мне, ох, трудно! А денег было всего шестнадцать рублей, а дома теперь сироты! Душу свою загубил, дом сжег… Господи, окаянный я!

Исай опять зарыдал.

— Хватит, вставай! — взяв его за плечи, спокойно, как только мог, произнес Отроков.

Безуглый поднялся на ноги и, закрыв лицо руками, всхлипывал.

— Иди домой с Богом, — мягко продолжал Никон Алексеевич, — преступление совершил я!

— Как?!

— Да, я. Понимаешь, я и дом поджег, я и ограбил, из-за меня жена Коробухина задохнулась в дыму! — Никон Алексеевич приветливо улыбался. — Эх, Исай, Исай! Ты думаешь, мне страшно грозящее наказание? Нет, мой друг! Оно легко будет… Ты отец и муж, а я один как перст. Ты должен заботиться о семье, мне не о ком заботиться. Приют мой обеспечен, надзор за детьми существует. Дай же мне быть христианином, истинно возлюбить ближнего, как самого себя, и облегчить твой тяжелый крест. Я пойду куда придется, а ты поднимай малюток, расти их и покой жену. Я дам тебе сейчас двести рублей, иди с Богом и обо всем молчок. Слышишь? А я как сказал, так и сделаю. Я — преступник. Молитесь за меня Боту. Я сознаюсь. Понесу наказание…

Месяца через три Никона Алексеевича судили. Зал, в котором был суд, был переполнен. Все с напряженным вниманием ожидали исхода дела.

— Обвиняемый! — обратился председатель к безучастному Никону Алексеевичу. — Вам дается последнее слово.

Отроков поднялся со скамьи и мягко улыбнулся. Наступал момент расплаты… Но за что? За чужое преступление.

— Господа судьи, — торжественно произнес он. — Я грешный человек. Так судите же меня по совести, если не можете не судить!

Присяжные удалились в совещательную комнату на час…

— Нет, не виновен! — громко произнес председатель, и весь зал облегченно вздохнул…

— Слава Тебе, Господи!..

Все обернулись в ту сторону, откуда раздались эти слова. Обернулся и Никон Алексеевич, опять приветливо улыбавшийся…

Исай Безуглый стоял в глубине зала, крестился и всхлипывал…

Отец Матвей

В бедной избе пономаря Михаила шло Таинство Соборования. Михаил лежал, изможденный оспой. Медленно совершались трогательные обряды святого Таинства, благоговейно вычитывались положенные молитвы: как будто батюшка был уверен, что смерть не переступит через порог хижины бедняка, пока не окончится святое Таинство.

В другой комнате жена пономаря, Екатерина, мучилась в родах. Как только умирающего пособоровали, к нему в комнату внесли новорожденного. Отец, собрав все силы, благословил его и, произнеся: «Матвей», скончался. Горе и радость наполнили хижину… Пономаря скоро похоронили, а новорожденного окрестили с именем Матвей.

Когда малютка подрос, то по просьбе вдовы Московский митрополит распорядился о зачислении мальчика в Троицкую семинарию. Здесь он учился до 1782 года, а окончив ее с отличием, поступил в Духовную академию. В 1785 году его отправили служить в церковь Святого Иоанна Воина, расположенную на Якиманке, за Москва-рекой.

Отец Матвей скоро стал известен всему Замоскворечью и Таганке. Службу в церкви он вел благоговейно, на требы спешил по первому зову. Но главное, за что его полюбили прихожане, — за неизменное правило батюшки по всем праздничным дням произносить замечательные проповеди.

Скоро об отце Матвее узнал митрополит Платон, который стал назначать его проповедником при торжественных богослужениях в Кремлевских соборах. Однажды был такой случай. В Успенском соборе во время служения митрополита должен был сказать проповедь ректор Московской духовной семинарии. Все хотели послушать этого проповедника, но как раз перед причастным стихом владыке сказали, что отец ректор внезапно заболел и не может прибыть в собор. Тогда владыка поручил отцу Матвею заменить заболевшего проповедника. Покоряясь воле владыки, без всякой подготовки отец Матвей произнес такое сильное слово, что высокопреосвященный Платон распорядился записать его на бумаге и отослать государыне Екатерине Алексеевне. А находившийся в соборе Московский главнокомандующий князь Прозоровский пригласил даровитого проповедника к себе на обед.

С этого момента добрая слава об отце Матвее еще больше разнеслась по Москве. С Пятницкой, Ордынки, Полянки, Таганки, из других мест шли к церкви Иоанна Воина и православные, и старообрядцы. Они не могли поместиться в переполненной церкви и стояли на улице перед храмом. Вот закончилась обедня, отец Матвей выходит к аналою… Толпа сдвигается ближе. Начинается проповедь. Каждый старается не проронить ни одного слова. Так было в каждый воскресный и праздничный день, и молва о проповеднике шла по всей Москве. Однажды про отца Матвея узнал сам государь Павел Петрович. В 1796 году император, живя в Москве, в один из праздничных дней утром вышел на балкон дворца. С подзорной трубой при безоблачном небе и ярком солнечном свете государь любовался видом Замоскворечья. Сотни куполов блестели золотом. Он увидел вереницу пешеходов, тянувшихся в праздничных нарядах по набережной к Каменному мосту, а оттуда к Якиманке.

— Откуда столько народа? — спросил государь старика камер-лакея.

— Это богомольцы идут на Якиманку к отцу Матвею, что у Ивана Воина.

Старый камер-лакей и сам не раз бывал в этом храме. Через