Простить нельзя помиловать (сборник) - Юлия Лавряшина

– По наследству передаются не только гены, но и чебурашки, – радостно возвестила их ординатор, возникнув на пороге.

С трудом оторвавшись от мыслей о том пасмурном дне пятилетней давности, в котором сегодняшняя мука только вызревала, Надя заставила себя вернуться к реальности. Для этого потребовалось напрячься так, что заломило в затылке. Она медленно покрутила шеей. Не помогло.

– Это ты к чему?

– Папу одного новорожденного ушастика увидела – ну, вылитый!

– Слава богу, папа! Было бы хуже, если б у них сосед лопоухим оказался.

«Ну, и зачем я выдала эту пошлость? – спросила Надя себя и, неловко стукнув, поставила чашку на стол. – Лишь бы разговор поддержать? А стоит ли поддерживать такой разговор? Условности делают нас полными идиотами, но как раз этого мы не боимся… А чего боимся? Показать себя настоящую? Подойти сейчас к нему на глазах у всех и пожать руку… Он поймет, что это значит. Не поцеловать, не обнять, все это я уже успела опошлить, а именно пожать руку. Слабо?»

Ничего не объясняя (не обязана отчитываться перед ординатором!), Надежда Владимировна рывком поднялась, хотя силы к ней еще не вернулись, а от боли в затылке уже резало глаза, и быстро вышла в коридор, больше похожий на зимний сад. Это было правильно с точки зрения психологии: женщины, ложившиеся к ним на сохранение, должны были видеть кипение жизни хотя бы в таком виде. И верить, что в них она ни в коем случае не погибнет. Некоторым удавалось проникнуться…

Надежда чуть замедлила шаг возле третьей палаты: заглянуть к Селиверстовой? Услышать от нее в очередной раз, что все будет хорошо? Поверить в это… В чем эта беременная женщина черпала достаточно силы, чтобы не сдаться, седьмой месяц почти не вставая с постели? Только поднималась, чтобы добраться до душевой, и опять начиналось кровотечение, грозившее выкидышем. Надежда Владимировна снова укладывала ее, а та улыбалась в ответ: «Возни вам со мной… Поздно я первого рожать собралась, надо было раньше. Или это просто я такая? Ничего, все будет хорошо. Я это знаю».

Зубы неровные, а улыбка выходила милой. Может, еще и оттого, что темные глаза так и светились радостью потаенного знания, недоступного Наде. Приходилось улыбаться в ответ и кивать, не особенно веря, но заставляя себя быть убедительной: «Нам с вами, главное, до семи месяцев продержаться, а там и рожать можно!» Еще недели три оставалось.

Решив, что не поздно будет зайти к ней и на обратном пути, Надя вышла на лестницу и спустилась к переходу в шестой корпус. Туда она всегда словно летела – пандус вел вниз, хотелось скинуть туфли и прокатиться по гладкому линолеуму, напоминающему молочную реку. А справа вместо кисельного берега, вдоль окон, – старая дубовая аллея, памятная им с Игорем… Как-то он нашел там маленький мокрый желудь и преподнес ей с таким торжественным видом, что Наде стало смешно. А следом захотелось плакать, потому что никто никогда не дарил ей желудей. Муж точно не дарил…

Цветов приносили много, главным образом подлечившиеся больные и молодые папы. В глазах некоторых из них она замечала отблеск того кобелиного азарта, который уже грозил их новорожденным малышам полусиротством. Каждому из таких Наде хотелось со всей силы сжать руку, протягивающую розы, чтобы шипы поглубже впились в ладонь… Но она так же, как Игорь, свято следовала установке: не навреди. Вот только если б речь шла о ее сыне… Нет! Невмоготу даже в мыслях допустить такое!

– Игоря Андреевича нет, – только подняв голову, сказала медсестра ортопедического отделения, кажется, ее зовут Маша. – Он сегодня целый день в травме будет, там у них с множественной аварии кучу народа привезли. Зайдите туда, может, свободен…

«Даже не спросила, кто мне нужен, – Надежда Владимировна поблагодарила кивком и быстро пошла прочь. – Все уже о нас знают. Еще бы… Такое шило ни один мешок не скроет».

Едва не задев плечом еле ползущую вдоль стены девочку, она машинально извинилась и прошла мимо. Потом оглянулась, вспомнив, что это про нее Игорь рассказывал страшное: вся семья погибла в автомобильной аварии, а младшая выжила, он ее собрал по косточкам. Но еще неизвестно, можно ли назвать это везением, если никто даже не встретит девочку на пороге больницы…

«Догнать ее? – мелькнула мысль. – Поговорить… Но о чем? Что тут скажешь?» Она торопливо отвернулась, чтобы Дина не заметила, как доктор смотрит ей вслед.

В травматологию Надя заходить не стала, не до того Игорю, и так ясно. Руку можно пожать и позднее. Если, конечно, потом решится, это сейчас так себя раззадорила… Увидятся ли вообще? Найдет он для нее минутку? Впрочем, он никогда не заходит сам, ей приходится ловить его между двумя отделениями, где Игорь Андреевич и без нее нарасхват. Там доктор Костальский нужнее. Кто кроме него соберет людей, буквально разломанных на части?

Опять очутившись в переходе, она остановилась у окна, не обратив внимания на то, какое оно мутное: «А я разве не такая же развалина, пока его нет рядом? Не физически, конечно. Попробовала бы я выстоять операцию, если б тело распадалось на куски… Ради этого и шейпинг, и бассейн. Но внутри я – не цельная. Давно уже. И он не хочет лечить меня… Просто не его профиль…»

Аккуратно вырезанные неведомым художником дубовые листья начали сползаться в одно зеленое месиво, подрагивающее и расплывающееся. Надины пальцы впились в чуть теплую батарею, нащупали пыльные неровности краски. Только бы никто не подошел сейчас, не заглянул в лицо: «Доктор, что с вами? Вы больны?»

Осторожно, чтобы не всхлипнуть, втянула воздух и так же медленно выпустила – продохнула: «Да что это с тобой, подруга? Вы ведь оба медики, а значит – циники. Разве циники плачут? Они даже не смеются, только посмеиваются. Ничего святого… А вот это – неправда, – обида за себя, доктора, пробилась сквозь обиду, нанесенную женщине. – Каждый из младенчиков в послеродовом – святое существо. Еще не заразился нашей проказой… Лена Селиверстова – святая. На все готова, лишь бы выносить своего малыша, дать ему жизнь. Девочка у нее будет, если верить УЗИ. Это здорово!»

Так и не объяснив себе, почему же это так здорово, Надежда Владимировна опустила голову и направилась к гинекологическому корпусу, все ускоряя шаг. Ей нестерпимо хотелось услышать, что все будет хорошо…

* * *

– Ну что, Лилита, половина города сегодня посетила вас или чуть больше?

– Да меньше, меньше, Игорь Андреевич! Не преувеличивайте значимость моей скромной персоны.

– А вы – скромница, Лилита?

Ему нравилась веселая дробь, которую отбивал кончик языка, произнося ее имя. Иногда Костальский произносил его едва слышно, чтобы просто взбодриться, поднять боевой дух, расправить плечи. И неизменно вспоминал Гумберта, смакующего похожее имя… Это смешило, хотя неизменно возникала горчинка, ведь сам роман Игорь Андреевич с некоторых пор ненавидел. И страсть, которой он был напоен, понять отказывался.

Но с Лилей об этом лучше не заговаривать, может, она – поклонница Набокова, как все вокруг, даже если кроме «Лолиты» ничего и не читали. А чтобы свое отношение к этой книге объяснить, пришлось бы рассказать о другой маленькой девочке, обо всем, что с ней случилось… Но Игорь Андреевич гнал даже мысли о дочке, чтобы продержаться, закончить очередной день. Дома, перед сном, он откроет своей Ляльке и мысли, и сердце… А пока лучше думать о Лилите, ее солнечной силой заряжаться.