Сиротки - Мария Вой

Когда его пропустили, он не отказал себе в удовольствии хорошенько толкнуть начальника плечом.

Семья короля расположилась в беседке у озера. Сам Редрих в темно-синем удлиненном кафтане стоял ко всем спиной. Его сына, принца Зикмунда, будущего короля Бракадии, нигде не было видно, как и музыкантов – труппу менестрелей, которых Редрих таскал за собой везде и всегда, даже на битвы. Придворный шут Шобьяс Дох тоже куда-то задевался. Рейнар вдруг осознал, что не видел его уже давно, в последний раз – за пару месяцев до гибели Свортека…

Жизнь разделилась на «до» и «после», и в этом «после» ни музыке, ни шуткам места не нашлось.

Он рассматривал остальных присутствующих, намеренно замедлив шаг, чтобы подготовиться к встрече, но вдруг внимание его отвлекла маленькая фигурка, несущаяся к нему…

– Лейнал! Лейнал! Л-Л-ЛЕЙНАЛ-Л-Л!

Звонкий голос прорезал серый день, и Рейнар быстро припал на одно колено, раскинув руки. Улыбка сама собой расползлась на лице, не спрашивая разрешения, неподвластная его планам.

Девочка запуталась в своем платье, и последний шаг превратился в неуклюжий прыжок. Расхохотавшись, она крепко обвила руками шею Рейнара; швы разнылись, а голова снова закружилась, похлеще, чем от мадеммы.

– Эфола, – только и смог выдохнуть Рейнар, пока девочка все крепче сжимала его в объятиях.

«Ах, если бы она придушила меня, как котенка, это была бы лучшая смерть…» Он осторожно приобнял девочку, прежде чем опустить на землю – опасливо, словно вор, – но вставать не стал, чтобы ее карие глаза оставались на уровне с его глазами. Сколько они не виделись: три месяца, четыре? В ее лице что-то изменилось, но что именно, Рейнар никак не мог понять. Наверное, проснулась какая-то осознанность, хотя эта девочка всегда была сообразительнее и взрослее всех детей, что ему доводилось видеть в жизни. Платье по-прежнему было в пыльных пятнах, золотые косы растрепаны – Эфола никогда не походила на настоящую принцессу, томную и брезгливую, предпочитая носиться с мальчишками и играть в войнушки, а не в куклы. В этом саду доспехов, оружия и боязливых шепотков в ней было слишком много жизни – столько, что их объятия передали ему, усталому и постаревшему, толику яркой радости.

– Где ты был так долго? – Эфола уперла руки в бока и грозно топнула ножкой – солнечная кроха против угрюмого великана. – Дедушка сказал, что ты сколо к нам плиедешь, а ты все не ехал, и мы плиехали сюда сами!

Он наконец понял, что еще изменилось в ее лице.

– Так-так-так, ваше высочество… Вижу, у вас случилось кое-что важное?

– Да, – просияла Эфола, мигом забыв про свой гнев, и широко улыбнулась, демонстрируя дырку на том месте, где были верхние резцы. В голых деснах уже робко пробивались белые верхушки постоянных зубов. – У Тели еще не выпали, а у меня выпали!

За плечами Эфолы уже выросли новые силуэты – сам Редрих и Тернорт в окружении слуг. Некоторые из них, судя по суровым, жестким лицам и тяжелой походке, были переодетыми стражами.

– Эй, Лейнал! – Эфола приняла загадочный вид, прижав палец к губам. – Только никому не лассказывай!

– Что, милая?

Она быстро наклонилась к нему, взяла его руку, положила в нее какие-то крошечные камешки и сжала в кулак. Затем, отстранившись, с комичной серьезностью выпрямилась, словно ничего не произошло. Ее брови заходили вниз-вверх, показывая, что он только что стал хранителем важного секрета.

Редрих и Тернорт подошли, и девочка отскочила, пропуская вперед короля и брата. Рейнар распрямился и дважды отсалютовал небу; подарок был по-прежнему крепко зажат в его кулаке.

Он успел мельком кинуть взгляд на мальчика, прежде чем поднять глаза к тусклому солнцу. В отличие от сестры, Тернорт унаследовал от отца угрюмое лицо, словно был вечно занят вопросами наивысшей государственной важности и его это ничуть не радовало. Он поклонился Рейнару сдержанно, с достоинством. Его явно смущала живость Эфолы, которая то и дело дергала брата за рукав, желая разделить с ним радость от визита Рейнара.

Сам король выглядел бодрее, чем в тот день, когда Рейнар обсуждал с ним свое возвращение в Митровицы. Однако в нем все еще чувствовалась глубокая растерянность, словно сквозь все разговоры, церемонии и дела Редрих продолжал думать о своем.

– Я очень рад, что ты пришел, Рейн. Дети спрашивали о тебе каждый день. Бедная Кришана все время выдумывала все новые отговорки…

Упоминание Кришаны кольнуло, но в лице Редриха не было ни намека на злорадство. Как он это делает? Он что, правда не понимает? Как тогда, когда посадил Рейнара с Моррой на одного грифона?

Король подхватил двойняшек за руки и повел обратно к беседке. Тернорт обернулся и кинул Рейнару быструю, несмелую улыбку, но в следующий миг, опомнившись, напустил на себя серьезный вид. Эфола, с другой стороны от короля, тоже обернулась и состроила беззубую рожицу, указывая взглядом на сжатый кулак Рейнара.

Он отстал от группы, разомкнул кулак – и мгновенно сжал снова, так сильно, что подарок Эфолы едва не хрустнул. Мир стал размытым, в веках налилась непривычная тяжесть… Интересно, когда он в последний раз плакал, раз успел позабыть, как сводит подбородок, как сотрясаются плечи?

Эфола подарила ему свои выпавшие молочные зубы.

– Дети устали, – заявил тем временем король, передавая внуков в руки нянек. Тернорт и Эфола дружно обернулись к Рейнару с немым вопросом.

– Мы еще увидимся, – сказал он, пряча зубы в нагрудный карман, и повернулся к королю, – ведь так, ваше величество?

– Да-да. Если, конечно, ты не спешишь в свои Митровицы.

– Я рад буду вновь видеть вас, герцог, – произнес вдруг Тернорт, который до сих пор не сказал ему ни слова, и, покраснев, шмыгнул за юбку няньки. Эфола долго не хотела уходить: она ныла и все порывалась кинуться к Рейнару, топала ногами, пока няньки удерживали ее, и прекратила борьбу, лишь когда совсем выбилась из сил.

Детей увели. Без них воцарилась неприятная тишина.

– А где Зикмунд? – тихо спросил Рейнар.

– Полнолуние, – коротко бросил король.

Ах, да. Полная луна и ее удивительные отношения с безумцами, лунатиками, меланхоликами и калеками духа… Если курильщиков и одурманенных Редрих еще как-то терпел, то этих считал позором и скверной общества. Отчасти потому он так и не запретил курильни и другие продукты Гильдии Пряностей: они хорошо справлялись с меланхолией, которую он считал самым опасным своим врагом, опаснее даже чумы. Иронично, что его единственный сын Зикмунд с самого рождения страдал видениями, приступами гнева, приступами ужаса, приступами рыданий – в общем, собрал все то, что его отец, стойкий храбрый воин, мечтал бы искоренить из этого мира.

– Рейн, – подал голос Редрих, когда они оказались у самой кромки озера. Слуги и стража от них наконец отстали, свита короля тоже осталась далеко позади. – Вымахали они, да?