Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо - Сергей Цветков

План древнего Галича

(по П. Раппопорту):

А – Успенский собор 1152 г.

Между тем в самом Галиче у Владимирка имелись многочисленные враги, недовольные его крутым нравом. Зимой 1144/45 г., когда Владимирко выехал из города на многодневную охоту, галичане послали за его племянником, звенигородским князем Иваном Ростиславичем, и посадили его у себя княжить. Владимирко с дружиной три недели осаждал свой собственный стольный город. Ему помог случай: 18 февраля Иван сделал неудачную ночную вылазку, во время которой чересчур далеко оторвался от городских стен, был окружен и, растеряв дружину, бежал на Нижний Дунай416. Галичане и после этого еще целую неделю не пускали Владимирка в город и лишь 25 февраля, в Прощеное воскресенье, «нужею» открыли ворота. Вероятно, они надеялись, что христианский праздник милосердия смягчит сердце князя, но Владимирко по-своему отпраздновал возвращение в Галич: «многы люди исече, а иныя показни казнью злою», по свидетельству летописца.

Возвращение на Русь Ивана Ростиславича, который нашел убежище в Киеве, послужило причиной новой войны галицкого князя со Всеволодом. В 1146 г. Владимирко взял Прилук – пограничный город Киевской земли. Всеволод снова собрал братьев и шурьев, поляков и половцев, с которыми осадил Звенигород. После первого же приступа вражеской рати к городскому «острогу» (видимо, огороженному посаду) звенигородцы на вече постановили сдать город великому князю. Но воевода Владимирка, боярин Иван Халдеевич, решительными мерами пресек измену. По его приказу три наиболее горластых мятежника были схвачены, рассечены пополам и выброшены за стены города. Экзекуция произвела должное впечатление. Остальные звенигородцы после этого стали биться с врагом «без лести». На третий день осады Всеволод предпринял решительный штурм, продолжавшийся от зари до позднего вечера. Войско великого князя зажгло Звенигород в трех местах, но горожане потушили пожары и отстояли город. Продолжению войны помешала болезнь великого князя, которая вскоре и свела его в могилу.

В последние годы своей жизни Всеволод не уставал оказывать Изяславу Мстиславичу знаки внимания. Когда тот в 1144 г. выдавал свою дочь замуж за полоцкого князя Рогволода Борисовича, великий князь «приде с женою и со всеми боляры и с кыяны Переяславлю на свадьбу». Но в следующем году Изяслав узнал истинную цену дружбы хитрого Ольговича. Чувствуя приближение смерти, Всеволод собрал в Киеве братьев своих, родных и двоюродных, послал также за Изяславом и огласил перед ними свое завещание: «Володимир [Мономах] посадил Мьстислава сына своего по собе в Киеве, а Мьстислав Ярополка брата своего. А се молвлю, оже мя Бог поиметь [когда меня Бог возьмет, то есть после моей смерти], то аз по собе даю брату своему Игореви Киев». Смысл этой речи С.М. Соловьев комментирует следующим образом: «Преемство Мстислава после Мономаха и преемство Ярополка после Мстислава нарушило в глазах Ольговича старый порядок, по которому старшинство и Киев принадлежали всегда самому старшему в роде; так как Мономаховичи первые нарушили этот обычай в пользу своего племени, то теперь он, Всеволод, считает себя вправе поступить точно так же – отдать Киев после себя брату, хотя Игорь и не был после него самым старшим в целом роде Ярославовом»417. Другими словами, начинание Мономашичей обратить Киев в свою генеалогическую отчину натолкнулось на точно такое же стремление Ольговичей.

Сообщив свою волю, Всеволод пожелал, чтобы все присутствующие тут же поцеловали крест Игорю. Изяслав Мстиславич сильно воспротивился этому и был приведен к присяге едва ли не силой («по нуже»). Позже, уже прикованный болезнью к постели, Всеволод урядился о своем наследнике со знатными киевлянами, которые, показав Игоря вечу, привели народ ко кресту. Толпа кричала, что примет Игоря с радостью, но, как замечает летописец, эти слова были всего лишь «лестью», притворством.

Последствия всеобщего криводушия не замедлили сказаться.

1 августа 1146 г. умер великий князь Всеволод. За семь с половиной лет княжения в Киеве он настроил против себя все население города – как знатных, так и простых людей. Киевляне, привыкшие к тому, что при Владимире Мономахе и его сыновьях «княж двор» был открыт для всех, кто искал справедливого суда, негодовали на Всеволода, отдавшего княжой суд на откуп своим тиунам – киевскому Ратше и вышгородскому Тудору, которые бесчинствовали, разоряя всю Киевскую землю вирами и поборами418. Поэтому при похоронах Ольговича не слышно было обычного в таких случаях народного плача, а летописцы не сказали об усопшем князе ни одного доброго слова419.

Похоронив брата в родовой усыпальнице Ольговичей при вышгородской церкви Святых Бориса и Глеба, Игорь поехал в Киев на великое княжение; его сопровождал брат Святослав Ольгович. По приезде в город Игорь занял княжеские хоромы на Горе, на «Ярославовом дворище», и созвал сюда киевлян420, чтобы привести их к присяге. К тому времени в Киеве уже сильно стосковались по Мономашичам; тем не менее, не смея перечить Игорю из-за его «свирепого и гордого» нрава, все послушно поцеловали ему крест. Однако, как только киевляне покинули княжий двор, скрытое недовольство прорвалось наружу. Новое вече, собравшееся стихийно у «Туровой божницы»421, на Подоле, послало за князем, чтобы урядиться с ним по своей воле. Игорь приехал на зов, но, то ли сочтя ниже своего достоинства лично говорить с толпой, то ли из предосторожности, остановился с дружиной поодаль, а вместо себя отправил на вече Святослава. Вернувшись, тот сообщил брату, что вечники клянут «Всеволожих тиунов», которые «погубили» (разорили) Киев и Вышгород, и требуют, чтобы великий князь впредь лично «правил» (судил) тех, «кому будеть обида». Святославу пришлось от имени брата заверить вече, что княжеская администрация не будет чинить киевлянам «насилья никоторого же», а тиуны будут ставиться с согласия горожан («а се вы и тивун, а по вашей воле»). Тем самым жители Киева добились уступки, в известном отношении аналогичной праву новгородцев выбирать себе посадника. «Аз, брате, – подытожил исход переговоров Святослав, – целовал крест на том кыяном, яко быти тебе князем в правду [что ты будешь исправно нести государственные обязанности], а людем, кому до кого будеть обида, ино ти их судити в правду самому или мне, а тиуном их не судити, ни продавати [не облагать продажами – судебными штрафами]. А что были тивуни брата нашего [Всеволода], Ратьша и Тудор, а тем не быти, а кому будеть быти, ино им имети к суду уроком [тем судить по закону], а в свою волю им людей не продавати [не своевольничать, разоряя людей продажами]» (Воскресенская летопись под 1146 г.). Игорю условия ряда показались приемлемыми, и он тоже вслед за братом поцеловал крест перед «лучшими мужами» из «кыян», подъехавшими вместе со Святославом засвидетельствовать клятву великого князя.

Посчитав дело улаженным, Игорь спокойно отправился обедать. Киевляне же, наоборот, только раззадорились и всей толпой «устремишася» грабить дворы ненавистного Ратши и его людей. Для наведения порядка Игорю пришлось отрядить Святослава с дружиной, который, хотя и с большим трудом, остановил погромы («и едва утиши»). Летописи не говорят, была ли применена при этом сила, но вмешательство княжьей дружины невероятно озлобило киевлян. По-видимому, ограбление Ратшиного двора происходило в рамках вечевого приговора422, и потому то, что Игорь помешал расправе над отцовым тиуном, было расценено как нарушение князем клятвенных обещаний. «…И не поча [Игорь] по тому чинити, якоже людие хотяху, и не угодно бысть им» – такими словами выражает настроения киевлян Воскресенская летопись.