Медвежатник фарта не упустит - Евгений Сухов

Затем она пошла скорым шагом и, отдалившись на значительное расстояние, побежала к военному комиссариату, занимавшему некогда великолепный, а теперь загаженный Дворец командующего округом генерала от инфантерии Сандецкого (даже как-то не верилось, что всего за несколько месяцев можно так изуродовать новое добротное здание).

В это время где-то в опасной близости ухнула пушка, и два грузовика, где имелись еще посадочные места, будто по уговору, сорвались со стоянки и устремились по улице Грузинской-Маркса в сторону Сибирского тракта.

— Погодите! — кинулась за ними Красная Комиссарша. — Возьмите меня, сволочи!

Но грузовики, пыхнув из выхлопных труб серыми облачками, только прибавили скорость.

А потом появился чешский патруль. Он взял в полукруг Красную Комиссаршу, прижав ее к стене дома, что стоял против здания комиссариата, разоружил, затем офицер что-то сказал солдатам и отошел в сторону. Те, тоже отступив на несколько шагов, вскинули винтовки и по команде залпом выстрелили в Красную Комиссаршу.

Она, вскрикнув, упала, перевернулась раз, другой и затихла. Патруль ушел. Стал накрапывать крупный дождь, смывая кровь Красной Комиссарши с тротуара в водосток улицы.

Дождь, начавшийся во второй половине дня 6 августа 1918 года, превратившийся вечером в ливень и окончившийся только к полуночи, начисто и, как казалось, навсегда, смыл с города вместе с семечной шелухой всю злобу и ненависть.

* * *

Утро следующего дня было похоже на Светлое Воскресенье. Сначала рассветное солнце высветило купола кремлевских церквей, затем ударило золотом лучей в окна домов, из-за которых вскоре запахло припрятанным до лучших времен кофе «Мокко», и, наконец, обняло весь город. Плиты тротуаров были до того чисты, что даже звенели под ногами.

Тела Красной Комиссарши возле дома уже не было; только ржавое пятно недалеко от парадного крыльца напоминало о событиях вчерашнего дня, которые, как считали горожане, больше уже никогда не повторятся.

* * *

Старший следователь Губернской Чрезвычайной комиссии товарищ Херувимов тоже не успел эвакуироваться вместе с сотрудниками Губчека. Приход чехословаков в город застал его дома, у себя в квартире. Высунуть нос на улицу, полную чехословацкими патрулями, он не решился и до вечера так и просидел у окна. А когда начался ливень, он увидел, что к его дому бегом направился один из патрулей.

«Это, верно, по мою душу», — подумал Херувимов и сиганул, как был, в одной рубахе, портах и босый прямо в окно.

На улице было темно. Потемки усиливались мощным ливнем, полностью заштриховавшим небо и все остальное пространство. Это дало возможность бывшему надворному советнику беспрепятственно перелезть через забор во двор Художественной школы. Затем, как и два года назад, когда за ним пришли полицианты по делу «Черных валетов», он залез по наружной лестнице под крышу школы, снял промокшую одежду, натерся опилками, чтобы разогреть мокрое тело, зарылся голым в эти опилки, что были, как обычно, насыпаны в специальные деревянные желоба для паровой системы отопления школы, и уснул.

Проснулся он уже около полудня. Встал, хотел было одеться, да одежда еще не просохла. Взглянул из-за стеклянного купола Художественной школы на город, чистый, умытый ночным дождем. На улицах — горожане в праздничных костюмах с цветами на шляпках и в петлицах. Улыбаются, жмут друг другу руки, поздравляют. Ну, чисто Троицын день!

Проехала пролетка с офицером в полковничьих погонах и дамой в белых лайковых перчатках выше локтей и шляпке со страусиными перьями.

К воротам Родионовского института благородных девиц, бывшего во время большевиков Лесным институтом, подъехал мотор с двумя военными и одним штатским. Степенно сошли, ворота перед ними беспрепятственно открылись, дескать, добро пожаловать, господа!..

В сторону Арского поля прошел взвод белогвардейцев, сплошь офицеры, с песней «Взвейтесь, соколы, орлами»…

«Ну, прямо как шестнадцатый год», — подумалось бывшему надворному советнику. Он снова потрогал разложенную на опилках одежду — еще сырая, — чихнув, опять зарылся в опилки и уснул.

Проснулся вечером от жажды. Оделся и стал искать выход с чердака в помещения школы. Тщетно.

Решил дождаться ночи, чтобы воспользоваться наружной лестницей. Снова уснул.

Встрепенулся оттого, что кто-то пристально смотрел ему в лицо. Когда открыл глаза — встретился со взглядом человека, знакомого по прошлой жизни. Кто — не мог сразу вспомнить. Однако человек сам пришел ему на помощь.

— Не узнаете, господин пристав? Простите, товарищ старший следователь Губернского чека. Вижу, не узнаете. Похоже, не очень у вас с памятью… Тогда разрешите вам напомнить: меня зовут Савелий Николаевич Родионов. Ну что, припоминаете, господин… прошу прощения, товарищ Херувимов?

Первой мыслью бывшего надворного советника было взять ноги в руки и дать деру. Он даже привстал было, но тяжелая длань уперлась в его плечо и не позволила даже сесть.

— Ну что, вспомнили? — повторил свой вопрос Родионов.

Херувимов молчал. Да и что говорить? Сказать, что вспомнил, значило подвергнуться допросу относительно супружницы знаменитого вора, к тому же, возможно, с пристрастием.

Сказать, что нет, не помню, дескать, могло вызвать злобу у этого закоренелого преступника, что, в свою очередь, опять же грозило привести к побоям. А побоев товарищ Херувимов не любил. Ну, не принимала их его душа. К тому же незваный гость имел крутые плечи, весьма увесистые кулаки и жесткий блеск в серо-голубых глазах.

— Так вспомнил ты меня или нет? — нетерпеливо спросил Родионов, тряханув за плечо отставного пристава так, что у того из стороны в сторону мотнулась голова. — Отвечай, сволочь!

— Вспомнил, — одними губами ответил Херувимов.

— Не слышу, — гаркнул на него Савелий.

— Вспомнил, — уже громче повторил следователь.

— Ну, а теперь рассказывай…

«Где искать Лизу?» — было первой мыслью Родионова, когда он, выпрыгнув из окна гостиницы, ушел от легавых.

Машинально он вышел к Черному озеру и присел на лавочку против фонтана.

Где она?… У фараонов?… В чека?… У кого спросить?

Припомнился девятьсот девятый год, когда вот здесь же, подле фонтана, коммерческую точку имел бежавший из Москвы вор и громила по кличке Заноза, вырядившийся в личину еврея-фотографа, помогавший нередко Савелию потрошить банки, биржи и иные учреждения, имеющие несгораемые кассы и сейфы с весьма серьезной наличностью.

Тогда, в девятьсот девятом, Савелий вот так же присел на скамеечку в Черноозерском саду, оторвавшись от хвоста, который прицепил к нему хитрый начальник Сыскного отделения господин Савинский. И принялся созерцать угловое трехэтажное здание с огромными, выше человеческого роста, окнами второго этажа, на козырьке парадного входа коего золотом светились под ясными солнечными лучами буквы: ГОСУДАРСТВЕННЫЙ. На обоих торцах козырька было написано: БАНКЪ.