Медвежатник фарта не упустит - Евгений Сухов

Чехословаки поехали домой, строить независимую от Австро-Венгрии республику на золото, которое, пока на него не наложил руку адмирал Колчак, они успели вывезти из блиндированного хранилища Казанского отделения Государственного банка Российской Федеративной Советской Социалистической Республики.

Товарищи Мартин Лацис, Вероника Брауде, Софья Шейнкман и иже с ними выживут после крушения поезда и пешком прибудут в Свияжск, объявленный штабом Восточного фронта и центром Казанской губернии. Здесь они застанут товарища командующего Восточным фронтом товарища Кобозева и узнают, что Вацетис, Данишевский и Раскольников драпанули на автомобиле в Москву и что в Свияжск наводить порядок в армии и отбирать Казань обратно собирается приехать сам товарищ нарвоенком Троцкий.

Стали поджидать товарища Троцкого. Дождались.

Борис Иванович Бочков после взятия Казани Красной Армией стал наряду со Смилдовичем и Милхом товарищем Председателя Временного Гражданского Революционного Комитета по управлению Казани, засланца из революционного Питера наркома Иосифа Кизельштейна.

Когда все уляжется, Бочков начнет расти по профсоюзной линии, и его возьмет к себе старый товарищ по подпольной партийной работе Соломон Дризо-Каменский. Последний в 1921 году станет генеральным секретарем Профинтерна, а в 1937-м будет назначен директором Гослитиздата. Рядом с ним будет подвизаться и Борис Иванович, который к двадцатилетию со дня освобождении Казани от чехословаков и каппелевцев даже напишет книжку:

«Белочехи и учредиловцы в Казани в 1918 году.

Москва, Гослитиздт, 1938».

Когда Соломон Абрамович сделается заместителем наркома иностранных дел, Борис Иванович будет заведовать его секретариатом, а когда товарищу Дризо-Каменскому, члену ЦК ВКП (б), поручат Совинформбюро, Борис Иванович сделается его правой рукой.

Дризо-Каменского, уже после окончания Великой Отечественной войны, арестуют как врага народа, коему «умело удавалось маскироваться под истового партейца столько лет». Придут и за Борисом Ивановичем. Однако партийного и государственного деятеля, орденоносца и «давнего приспешника врага народа Каменского и английского шпиона» Бочкова в квартире не окажется. С этого времени следы его теряются, а посему и повествование о нем заканчивается.

В том году, когда у совслужащего Бориса Ивановича Бочкова выйдет книга, посвященная событиям восемнадцатого года в Казани, в одну из хмурых ноябрьских ночей в квартиру пенсионера Николая Ивановича Савинского громко постучат.

— Кто там? — спросил Николай Иванович из-за двери.

— Ангелы небесные, — услышит Савинский недобрый хохоток и тотчас все поймет. Дрожащими руками он откроет дверь, и через четверть часа, перевернув все вверх дном в его квартире, его уведут под белы рученьки на Черное озеро, то бишь улицу имени товарища Дзержинского, где теперь находились казанские чекисты. Там же, в подвале особняка, похожего на подвал Набоковского дома на улице Гоголевской, его через неделю после ареста будто бы поведут на допрос, и молоденький безусый еще паренек с нашивками младшего офицера, нисколько не сомневаясь в правильности отданного приказа, спокойно выстрелит ему в затылок. После чего Савинского закопают с двумя другими такими же бывшими подвальными узниками во дворе дома даже без намека на могильный холмик. А его «дело» в тонюсенькой папочке с тесемками бросят в ящик к таким же папкам, которые закроют и опечатают с грифом «Секретно».

Однако у Николая Ивановича Савинского, бывшего начальника Казанской судебно-уголовной милиции, а до того начальника Сыскного отделения города Казани, могилка, как ни крути, но все же была. Покоился он в земле, как и положено человеку православному. А вот у Мамая, Бадретдина Шакирова, могилы не было. После столкновения с поездом из Москвы, его вначале сплющило, раздробив все кости и череп, а потом разметало взрывом по сторонам. И не осталось от дядьки, друга, сподвижника и телохранителя Савелия Родионова ничего и нигде, куда бы можно было прийти и поклониться его памяти…

Памятник Иуде — с поднятыми руками и перекошенной от злобы физиономией — на Свияжском бугре долго не простоял. После отъезда товарища Льва Троцкого неизвестные злоумышленники отпилили его гипсовую голову и, расколотив на махонькие куски, разбросали по округе. Некоторое время Иуда стоял безголовый, пугая расхристанным видом и сжатыми кулаками всякого, а потом по решению городского Совета памятник демонтировали, а уж потом его бросили на мусорную кучу.

Что же касается четы Родионовых, Савелия и Елизаветы, то Савелий Николаевич, как и обещал своей супруге, завязал после дела с золотом империи со своей воровской деятельностью и сделался примерным семьянином и весьма удовлетворительным домоуправом, то есть председателем домового комитета жителей особняка по улице Большая Дмитровка. Особняк этот, конечно, уже не принадлежал Савелию Николаевичу, однако его «уплотнение» прошло тихо, без постановлений Мосгорисполкома и товарищей в коже и при маузерах. Денежки, которые у него водились, могли сотворить кое-что и при Советской власти: в число жителей бывшего его дома попали оператор плавильных аппаратов и горелок и электрический специалист Григорий Иванович Метельников, служащий инженером третьей категории во Втором трамвайном депо, бывший адъюнкт химического факультета Московского университета Леонид Петрович Красавин, начальствующий ныне подотделом по уничтожению крыс, мышей и вредоносных насекомых отдела санитарно-эпидемиологического надзора при одном из управлений Моссовета, и его сестра Глафира Петровна Кочеткова с мужем и двумя детьми. Остальные насельники бывшего Родионовского дома тоже были либо товарищами, либо знакомцами самого Савелия Николаевича, а одну из комнат на первом этаже занимала подруга Елизаветы Петровны по Смольному институту баронесса Клара Дельвиг, приходящаяся то ли внучатой племянницей, то ли правнучкой поэту Антону Дельвигу, приятелю Александра Пушкина.

Помимо исправления должности домоуправа, деятельная натура Савелия Николаевича требовала еще какого-то приложения сил. И Родионов вновь принялся за свои записки, которые он принялся было строчить лет десять назад. По утрам он, как заправский писатель, садился за стол, клал на него стопку чистых листов бумаги, минут сорок сидел, собираясь с мыслями, а потом макал ручку в чернильницу и…

Его воспоминания, перенесенные на бумагу, заставляли заново переживать все, с ним произошедшее. Тем самым открывался в душе некий клапан и «выпускался пар»; натура бывшего вора успокаивалась, и он с уже успокоенной душой мог приняться за необременительные обязанности домового управителя. Так родилась повесть-воспоминание «Бриллиантовый крест медвежатника», в коей он от третьего лица рассказал о своем казанском «деле» 1909 года, и стала рождаться новая, под броским названием «Золото империи». Писать ее, как и предыдущую, он не торопился…

В двадцать втором году у Родионовых родилась дочь, которую они назвали Катей. У красивой, в родителей, девочки, тезки, как и ее мать, одной из российских императриц, в возрасте уже пяти лет открылись большие способности к музицированию, и Родионовы отдали ее в музыкальную школу по классу рояля. Что же касается части золотого запаса бывшей Российской империи, покоящегося на дне озера Кабан в Казани, то о нем вспоминали редко, если вообще вспоминали. И никто из сведущих насельников Родионовского дома: ни инженер третьей категории Григорий Иванович Метельников, ни начальник подотдела по уничтожению крыс, мышей и вредоносных насекомых отдела санитарно-эпидемиологического надзора одного из управлений Моссовета товарищ Красавин, ни домохозяйка Елизавета Петровна Родионова и ни сам Савелий Николаевич не предполагали тогда, что дело о похищении части золотого запаса России получит через несколько десятилетий свое продолжение…