Стальная дуга - Александр Авраменко

Ещё бы!

Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово «немец» для нас самое страшное проклятье. Отныне слово «немец» разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал. Если ты думаешь, что за тебя немца убьет твой сосед, ты не понял угрозы… Если ты не можешь убить немца пулей, убей немца штыком. Если на твоем участке затишье, если ты ждешь боя, убей немца до боя… УБЕЙ…

Вот к чему призывал Эренбург. Да и другие призывы этого члена так называемого Антифашистского Комитета[85]ДАЛЕКО превосходили самые гнусные выдумки нацистской верхушки… Фактически он призывал к ГЕНОЦИДУ германского населения, не делая разницы ни для женщины, ни для ребёнка, ни для старика. Уничтожить ВСЕХ немцев. Впрочем, этот деятель был далеко не одинок. Пройдут ещё два года и сионисты выдвинут план полного уничтожения мужского населения Германии и стерилизации женского…

— Что, Столяров, теперь не будешь год умываться?

— С чего бы это вдруг?

— Так ведь за руку с самим товарищем Сталиным поздоровался!

Он улыбнулся, вызвав взрыв смеха окруживших его курсантов… Наступил ужин. Все быстро набивали молодые желудки, когда в зале появился дежурный по курсам:

— Курсант Столяров, немедленно к командиру!

Александр с сожалением отодвинул недоеденную тарелку со вторым, торопливо, уже на ходу допил компот, ловко поставив стакан на край последнего стола у самого выхода. Морозный воздух обжёг лёгкие. Быстро пробежал по плацу, взлетел по крыльцу. Адъютант начальника молча кивнул на дверь кабинета.

— Разрешите, товарищ генерал?

— Заходите, полковник Столяров.

Сашка чётко сделал три шага строевым и кинул ладонь к обрезу шапки.

— Курсант Столяров по вашему приказанию прибыл, товарищ генерал!

— Вольно, полковник. Садись.

— Я, товарищ генерал, подполковник…

— Уже нет. Указом Верховного Совета ССР вчера вам было присвоено звание Героя Советского Союза с присвоением очередного звания. Поздравляю.

— Я… Это… Товарищ генерал, правда?!

Тот неожиданно улыбнулся:

— Не ожидал? Приказ сегодня привезли, пока вы в оцеплении стояли. Нашла тебя награда. За Севастополь, парень. Вы у немцев шнельбот увели?

— Было такое.

— Вот. И за сбитые. Тебе одного по положению не хватало. Так решили тебе торпедный катер засчитать. Так то, Герой!

— Спасибо, товарищ генерал! Служу Трудовому Народу!

— Это правильно. А теперь, полковник Столяров, слушай сюда. Учёба твоя кончилась. Вот проездные документы на поезд. Здесь же — новое удостоверение личности, орденские знаки и документы на них. Сейчас пойдёшь на вещевой склад, получишь обмундирование. Его сдашь на швальню,[86]пусть подгонят. После подъёма на занятия не идёшь. Завтракаешь, расход на тебя оставят, садишься в нашу «эмку», едешь на вокзал. Железнодорожный комендант в курсе. Место тебе на поезд будет. И вперёд.

— Разрешите поинтересоваться, товарищ генерал? Куда?

— Как ты знаешь, за линию фронта тебя никто отправлять не будет. Поедешь домой. В свою часть, полковник. Только пойдёшь не командиром полка, а авиадивизии. На смену Наумову.

— А он? Что с ним?

— Любопытный ты, Столяров! Задело его при бомбёжке. Ничего особенно страшного нет, но в госпитале ему придётся полежать месяца два-три. И летать уже не будет. Так что давай за звёздочки.

Седовласый генерал извлёк откуда то пузатую бутылку и два стакана. Тихо вздохнул на тему, что такой напиток приходится из простых гранёных употреблять, щедро плеснул янтарной жидкости на дно и чокнулся:

— Дай Бог — не последние!

— Спасибо, товарищ генерал!..

…За дверями теплушек мелькали сожженные города, деревни, сёла. Торчали, словно гнилые зубы, чёрные закопчённые печи на пепелищах. Изредка тянулись в хмурое зимнее небо слабые дымки, выбивающиеся словно из-под земли. А впрочем, действительно из-под земли: люди жили в землянках, старых блиндажах, чудом уцелевших подвалах. Но, несмотря на ужасающую разруху, жизнь продолжалась. На коротких остановках, если они приходились на какой-либо населённый пункт, вагоны окружали жители. Кто искал родственников или знакомых, кто-то выменивал на самогон или вещи продукты. Мальчишки, одетые в невообразимое тряпьё выпрашивали у военнослужащих звёздочки. Словом, освобождённые районы начинали потихоньку оживать. Да и то, ушёл в прошлое страх за свою жизнь, за то, что тебя остановят на улице. Расстреляют просто от скуки, повесят якобы за помощь партизанам, или угонят, поймав на облаве в Германию. Люди словно распрямились. Да, тяжело. Неимоверно тяжело! Нет еды, нет жилья, нет топлива. Ничего нет. Зато — есть жизнь. И свобода… а ещё — радостные вести с фронта — почти каждый день замолкает радио, затем в тревожной тишине звучат позывные, известные каждому советскому человеку. И после торжественных аккордов песни «Широка страна моя родная» звучит бархатный голос Левитана: «Говорит Москва. От Советского Информбюро. Сегодня наша доблестна Красная Армия освободила от врага…» И перечисляются вновь сёла, посёлки и города, как в сорок первом… Только тогда мы отдавали их, а сейчас — ОСВОБОЖДАЕМ! Несём освобождение от коричневой чумы, от фашистской неволи. Нелегко даётся это. Вон за окном мелькают до сих пор неубранные, присыпанные снегом останки «тридцать четвёрок» и «Т-60». Громоздятся грудами металлического красного от ржавчины лома «четвёрки» и «тройки»! Вперемежку с остальными номерными фрицевскими танками… А иногда Столяров снимал с головы шапку, завидев торчащий из земли характерный хвост штурмовика… Чем ближе к фронту, тем плотнее идут эшелоны, тем чаще попадаются навстречу теплушки с красными крестами, платформы с изуродованной техникой. Скоро фронт. Уже совсем скоро…

Он проснулся от далёкого грохота, услышанного даже через ленивый перестук колёс. Совсем рядом уже, раз канонаду слышно…

— Из вагонов! Выходи из вагонов! Поезд дальше не идёт, освободите вагоны!

Александр спрыгнул на грязный снег и ухватил пробегавшего мимо бойца за рукав ватника: