Анна Иоанновна - Игорь Курукин

Менее утончённая публика разбирала предметы повседневного обихода и столовые припасы, вплоть до заплесневелых солёных огурцов и рыжиков. Никого не заинтересовали картины графа («женщина старообразная», «птицы петухи», «персона короля швецкого», «птицы и древа» и прочие по три рубля за штуку). Нераскупленным остался зелёный и чёрный чай в «склянках» — он ещё не стал у россиян популярным напитком. Зато соль, свечи, платки, салфетки, перчатки, одеяла, барская (фарфоровая и серебряная) и «людская» (деревянная) посуда, котлы, сковородки, стаканы, кофейники, ножи расходились лучше. Нашли новых владельцев «немецкие лужёные» перегонные кубы, «медная посуда английской работы», «меха, чем огонь раздувать», «четверо желез ножных и два стула с чепьми» (актуальная вещь для наказания дворовых) и даже господский ночной горшок — «уринник с ложкой и крышкой».

На распродаже можно было и приодеться — гардероб Мусиных-Пушкиных расходился быстрее прочей обстановки. В.Н. Татищев купил суконный «коришневой» подбитый гро-детуром кафтан с камзолом из золотой парчи «с шёлковыми травами по пунцовой земле» (50 рублей), а другой, похожий, уступил майору гвардии Никите Соковнину. Купцы приобретали костюмы попроще и подешевле — за 10–15 рублей. Особо отличился лекарь Елизаветы Петровны Арман Лесток: он скупал дорогие парчовые кафтаны по 80 рублей, «серебряные» штаны, поношенные беличьи меха, галуны, бумажные чулки, полотняные рубахи (оптом — 60 штук за 60 рублей). Капитаны и поручики гвардии расхватывали платья, юбки, шлафроки, кофты, фижмы, «шальки» и бельё — надо полагать, на подарки своим дамам; капрал-гвардеец Тютчев сторговал даже «ношеные» и «ветхие женские рубахи». Судя по именам и фамилиям светских людей, столичный бомонд вполне мог встречаться в бывших графских палатах в одежде с его плеча.

В мимолётное регентство Анны Леопольдовны графа было разрешено одним из первых возвратить из ссылки; после следующего переворота Елизавета Петровна повелела в июле 1742 года «Платону Мусину-Пушкину по известному об нём делу вину отпустить и, одобря ево, прикрыв знамем, шпагу ему отдать и быть в отставке, а к делам ево ни х каким не определять». В сентябре того же года граф Мусин-Пушкин «при роте Кабардинского полка и при собравшемся народе знамем прикрыт и шпага ему отдана». По-видимому, он скончался в том же году, а его вдове и наследникам предстояла долгая тяжба за возвращение перешедших в чужие руки имений и частично проданной, частично разбросанной по подвалам казённых учреждений обстановки. Желающих расстаться с «деревнями» и прочим пожалованным или приобретённым по дешёвке имуществом не было — не возвращать же императрице оранжерею! Поэтому только в 1748 году последовал указ о выдаче наследникам оставшихся «пожитков», многие из которых уже стали «тленными». Вернуть же имения опальной семье так и не удалось — из восьми с лишним тысяч конфискованных душ 4854 оказались розданными, теперь уже приближённым Елизаветы: гардеробмейстеру В. Шкурину, шталмейстеру П.М. Голицыну. Новый канцлер А.П. Бестужев-Рюмин, когда-то уже прибравший к рукам зеркала из дома Мусина-Пушкина, теперь добился пожалования себе нескольких подмосковных сёл графа (Образцова, Горетова, Новорожествина и др.) с 3141 душой, несмотря на все предыдущие указы.

Такой же процедуре подверглось движимое и недвижимое имение главного преступника — Артемия Петровича Волынского. В июле 1740 года родственник Остермана камергер Василий Стрешнев выпросил себе его «двор с каменными палатами на Неве; барон и вице-президент Камер-коллегии лифляндских и эстляндских дел Карл Людвиг Менгден получил «двор деревянного строения» на Мойке, но без обслуги — государыня решила отправить «всех имеющихся в доме Артемия Волынского девок в дом генерала, гвардии подполковника и генерал-адъютанта фон Бирона». Московский дом Волынского на Рождественке регент Бирон пожаловал новому кабинет-министру А.П. Бестужеву-Рюмину, но тот воспользоваться им не успел, потому что сам вместе со своим покровителем попал под следствие. В итоге дом остался в дворцовом ведомстве, как и большинство «отписных» земель и душ опальных. Туда же отошла загородная усадьба Волынского — в ней расположился «егерский двор», и покои были переделаны для размещения придворной псовой охоты в составе 195 собак и 63 служителей.

Опись имущества Волынского упоминала неловкие попытки его дочерей скрыть некоторые ценности, которые тут же были пресечены: «По объявлению девки Авдотьи Палкиной сыскано у дочери Волынского Анны, которое она от описи утаила»; далее шёл перечень бриллиантовых серёг, перстней и колец. Затем «по объявлении девки калмычки» в сундуке Прасковьи Волынской нашлись алмазные и другие вещи, которые «положены были для утайки меньшою Волынского дочерью Марьею», в том числе «трясило» с яхонтом и семнадцатью бриллиантовыми искрами, серьги, старинная золотая пуговица с финифтью, 13 жемчужин «бурмицких», золотая медаль «о мире с турками», портрет за стеклом в золоте, три золотых кольца и перстень.

Тридцать первого июля 1740 года Анна Иоанновна приказала оценить имущество опальных, что и было сделано с помощью опытных «ценовщиков» из Канцелярии конфискации. Цена движимого имущества Волынского составила 27 540 рублей; его «конфиденты» Соймонов и Хрущов выглядели бедняками — их вещи стоили соответственно 565 и 496 рублей.

Публичные торги имуществом бывшего кабинет-министра велись «аукционным обыкновением при присяжном маклере», которым стал «аукционист» из Коммерц-коллегии Генрих Сутов за гонорар в две копейки с каждого полученного рубля. Распродажа имущества проходила в несколько приёмов в сентябре — декабре 1740 года и привлекла множество покупателей, как свидетельствует «Сщетная выписка пожиткам Артемья Волынского, которые имелись в оценке».

Вице-президент Коммерц-коллегии Иван Мелиссино приобрёл яхонтовый перстень за 76 рублей, сенатор и генерал-майор И.И. Бахметев — 15 лалов (рубинов) за 227 рублей, тайный советник В.Н. Татищев — серебряные подсвечники за 88 рублей и щипцы за 45 рублей. Бриллиантовые перстень и серьги соответственно за 150 и 234 рубля достались обер-гофкомиссару Исааку Липману, а купцы Корнила Красильников, Афанасий Марков, Потап Бирюлин предпочли жемчуга.

Фельдмаршал Миних деньгами не сорил — брал по мелочи: три «цветника синих с каровками» за 4 рубля 40 копеек, две «польские чашки» за 2 рубля 80 копеек; чайник, сахарницу и две чашки за 3 рубля 20 копеек — но всё же и он потратился на приобретение «китайского идола» за 12 рублей 50 копеек. А Лесток опять покупал всё, что нравилось: две трости, тарелки, «детскую шпагу», кортик, два ружейных ствола, серебряные часы, хотя и не самые дорогие — за 15 рублей 25 копеек. Генерал-лейтенант Карл Бирон купил пять чашек за 30 рублей, а камердинер герцога Бирона Фабиан просто шиковал — взял (по заказу хозяина?) шесть зеркал, английский и зеркальный шкафы и кабинет — всего на 226 рублей с полтиной.

Вслед за важными персонами отовариться на распродаже старались офицеры, профессиональные ювелиры и торговцы-иноземцы. Последние интересовались драгоценностями и всякими дорогими вещицами; первые же охотно скупали обстановку, посуду, оружие, «конские уборы» и «съестные припасы». Капитан князь Волконский за 15 рублей стал обладателем дубовой кровати министра, семь бочек английского пива за 14 рублей приобрёл бывший подчинённый Волынского по егермейстерской части полковник фон Трескау; мичман Хомутов за восемь рублей взял клавикорды, а капитан Тютчев — весь запас кофе (пять пудов 31 фунт за 29 рублей 74 копейки; более дорогой чай (десять фунтов за 15 рублей 50 копеек) купил ценитель экзотического китайского напитка прапорщик Насакин.