Анна Иоанновна - Игорь Курукин

Официальные же издания традиционно приукрашивали внешность, черты характера и деяния венценосных особ. В дополнительный том первой немецкой энциклопедии — изданного в Лейпциге «Универсального лексикона всех наук и искусств» — вошло описание правительницы «одной из самых суровых европейских монархий»: «Чёрные глаза и волосы нашей Анны излучали такую красоту, что ей — поскольку помимо этого, она обладала и особой бодростью духа, большим радушием и представительной осанкой — нельзя было отказать в славе совершенной принцессы».

При исключении из этих характеристик лести, симпатий или антипатий авторов в остатке получается высокая темноволосая дама, не слишком изящно скроенная, но крепко сшитая, с длинным носом и выразительными карими глазами на рябоватом лице, обладавшая воспитанным с детства умением держать себя с должным величием, но способная при случае быть приветливой. Пожалуй, всё, кроме последнего, можно увидеть на известном парадном портрете императрицы, выполненном её придворным портретистом Луи Караваком: монументальную фигуру в массивной короне, тяжёлом парчовом платье и ещё более тяжёлой мантии, с руками, как будто уставшими сжимать скипетр и державу. Художник не льстит портретируемой — у кряжистой Анны невыразительное лицо, пухлые руки, почти отсутствует шея, зато отчётливо виден двойной подбородок.

Заносчивый француз великим мастером не был — но и портретируемая особа как будто не возражала против такой трактовки своего образа; похоже она будет выглядеть и на других известных портретах. Конечно, молодость, прошедшую в курляндской глуши, уже не вернуть, зато теперь можно с лихвой наверстать упущенное. Даже по профилям императрицы на монетах видно, что за десятилетие правления она неоднократно меняла фасоны причёсок и одежды. Государыня носила «фантанжные кружевные уборы», «покупные локоны» и парики по тогдашней моде; она распорядилась заплатить «парукмахеру Петру Лебруну за издержание к делу им про собственную нашу персону шти (шести. — И.К.) перучков» 33 рубля с полтиной и ещё 100 рублей в награду.

Пленный французский офицер Агей де Мион был представлен Анне Иоанновне в 1734 году: «Мы нашли, что императрица отличалась величественным видом, прекрасной фигурой, смуглым цветом лица, чёрными волосами и бровями, большими навыкате глазами такого же цвета и многочисленными рябинами на лице; она была причёсана по-французски, и в волосах её было много драгоценных камней. На ней было золотое парчовое платье с огненным оттенком и сшитое по французской моде, на роскошной ея груди виднелась большая бриллиантовая корона. Через несколько минут царица вернулась в шёлковом платье, которое она, вероятно, надела по той причине, что было очень жарко».

Но в парадном портрете кисти Каравака на первом месте — державность. Живописец скрупулёзно изобразил атрибуты царской власти: парадное платье с шитьём, цепь и орден Святого Андрея Первозванного, усеянную драгоценными камнями корону, скипетр, державу, горностаевую мантию. Зрители смотрели на фигуру императрицы снизу вверх, как и подобало верноподданным; она же как будто застыла в своём величии, и неизвестно, то ли в следующий момент одарит милостивой улыбкой, толи прогневается… Возможно, так и было задумано — не отразить конкретную личность, но прославить могущество? Что же касается внешности, то Анна на портрете, конечно, не красавица, но и не чудовище — обычная дама средних лет.

Пожалуй, настоящим символом нового стиля стал не живописный, а скульптурный портрет — «Анна Иоанновна с арапчонком», который должен был красоваться на площади перед Зимним дворцом. Работа над статуей была начата Растрелли-отцом в 1732 году и шла очень быстро, так что уже в конце года скульптор закончил модель. Однако её отливка была завершена только в 1739 году, а затем ещё два года длилась чеканка — Анна так и не дождалась этого памятника. Пришедшая к власти Елизавета Петровна постаралась ославить деяния предшественников, якобы незаконно отстранивших её от трона. «Медный портрет» был сослан в Академию наук и не удостоился известности другого столичного монумента — Медного всадника. Но если бы он стоял на предназначенном месте, то довольно точно отразил бы дух и стиль аннинского правления.

Скульптор представил императрицу в момент торжественного выхода. Анна будто закована в броню парчового платья с негнущимися складками, множеством драгоценных камней и полным парадным набором — горностаевой мантией на плечах, орденской звездой на груди, малой короной, нитями крупных жемчужин с подвесками в причёске, колье и браслетами. Протянутый скипетр и фигурка арапчонка, по мановению императорской руки подающего державу, создают впечатление, что статуя вот-вот начнёт тяжёлую неумолимую поступь — именно такой увидел её впервые автор этих строк, а тогда московский студент в зале Русского музея. У скульптурного портрета Анны, в отличие от живописного, лица как бы и нет — вместо него маска величия… Наверное, государыня была довольна работой скульптора: статуя воплотила дух её эпохи — растущей военной мощи, суровой службы, неизысканной роскоши, пришедшей на смену петровской простоте и динамике. Думается, такой она и видела себя, ибо, по свидетельству Миниха-младшего, «упоена была честолюбием и во всех предприятиях своих стремилась к славе».

Но нести такое бремя на деле — не всем по силам. Анну хватало на то, чтобы «в публичных церемониях… показать себя с превеличайшею важностью и приличием» — сохранять царственную осанку и «величественное лицерасположение». Она, как мы видели, никогда не отстранялась от нудных и порой раздражавших её дел, особенно когда исполнители её предначертаний оказывались неразумными и корыстными. У неё были «хороший разум» и «беспримерная память»; её письма и указы отнюдь не свидетельствуют о её беспомощности в делах управления. Но у племянницы Петра Великого не было ни его разносторонних знаний, ни приобретённого с годами опыта управления огромной страной, ни широты взгляда и видения перспективы. Да и невозможно в повседневной жизни постоянно выглядеть подобно статуе — памятнику величию её державы.

Тогда Анна выходила из образа и становилась той, какой на самом деле и была — простоватой, а то и просто грубой помещицей, повелительницей маленького двора (где все про всех всё знают) и безответных мужиков, любительницей охоты и нехитрых развлечений вроде карт и шутовских забав.

Под флёром европейских нравов и мод дворцового обихода скрывались ещё не прёодолённые следы московской патриархальности. Государыня была богомольна и как-то нетолерантна к «светским» порокам. Она рано вставала; ходила по дворцу одетой просто, хотя «чисто и опрятно», слушала народные песни, которые пели ей «девки» и даже фрейлины. Любила пышность — но, как отмечал Миних-младший, когда расходы становились слишком велики, наводила экономию, так что «расходы её никогда не превышали обыкновенных доходов двора, но ещё нарочитая сумма оставалась в запасе». Игра в карты уже вошла в моду. «Я видел, как проигрывали до 20 000 рублей в один присест за квинтичем или за банком. Императрица не была охотница до игры: если она играла, то не иначе как с целью проиграть. Она тогда держала банк, но только тому позволялось понтировать, кого она называла; выигравший тотчас же получал деньги, но так как игра происходила на марки, то императрица никогда не брала денег от тех, кто ей проигрывал».