Ольф. Книга вторая - Петр Ингвин

— Если живые иногда не могут ходить, почему у мертвых не может быть наоборот?

Я внутренне чертыхнулся. Сложно понять другого, в чьей шкуре никогда не был. А надо.

— Сейчас у тебя имеются ноги и выбор: дорога смерти или дорога жизни. Одно приведет в мороз или серу, другое через долгую жизнь к Солнцу. Понимаю, сейчас ты обижен на жизнь, но и она обижена на тебя за нытье и даже полное отрицание. Поэтому выбор сделаешь завтра, когда проснешься. А сейчас мы полетим к морю. Не за чем-то, а просто. Был когда-нибудь на море?

— В далеком детстве.

— Плавать умеешь?

— Не знаю. Раньше умел.

Корабль уже несся к ближайшим курортам Мексиканского побережья, и вскоре внизу появились отели и огромная лазурная лагуна. Невидимые окружающим, мы парили над их головами, выбирая место, где никто не помешает. Для Мити даже скромный пляжик оказался раем — после демонстрации ада, как я его хотел показать для устрашения, и ада его собственной жизни.

Мы приземлились у морской кромки, я махнул рукой на набегавшую пенившуюся массу — ее мощь и жуткая красота просто поражали.

— Иди. Рубаху сними, намочишь.

Парень послушался, горячий песок промялся под убыстрявшимися шагами, в воду с брызгами ухнуло бледное тонкое тело. Хорошо, что у него мысли далеко, а то спросил бы, почему во сне одежду мочить нежелательно.

Несколько минут Митя плескался в накатывавших волнах.

— Не верится, что это сон. — Он огляделся. — Так не бывает. Все слишком реально.

— Так в каждом сне, а утром, когда глаза откроются, все забывается. Если все реально, как объяснишь, что мы летали по воздуху? И то, что нас никто не видел?

— Никак. Но меня это удивляет, а во сне люди не умеют удивляться. Не стыкуется.

— Неважно, веришь ты или нет. Мое дело показать, что в жизни возможно все, а хозяин жизни — ты сам. И если ты сделаешь что-то для других, другим захочется больше делать для тебя.

Митя кивнул:

— «Поступай с другими так, как хотел бы, чтоб поступали с тобой» — так, словно сговорились, утверждают все святые книги и философы древности. Наверное, они правы.

— Без «наверное».

С непривычки он быстро устал и когда рухнул ничком на песок, я воткнул в забывшую солнце ягодицу шприц со снотворным. На меня вскинулось недовольное лицо:

— И во сне, что ли?!

— Сон часто пересекается с явью.

Я бы с удовольствием еще покатал Митю по миру, у меня было, что ему показать, чтобы пробрало до печенок. И в чем поучаствовать. Вот бы так всех больных и увечных — рррраз, и прощайте, горести! Если появилась невероятная возможность — почему нет? Я мог бы помочь сотням… тысячам! Мог бы…

Вопрос в другом. Ну, помогу. Никто не знает, что произойдет после. В глубине черепа, как червячок в райском яблочке, завелась гнусненькая мыслишка: как отреагирует поставивший на себе крест человек на вдруг свалившееся незаслуженное счастье? Как распорядится полученным здоровьем? Хочется верить, что, едва встанет, он возьмется за учебники, освоит какую-нибудь профессию или с головой погрузится в прежнее дело, если оно было, и поможет человечеству совершить рывок, который без его ума и умений никогда бы не произошел. В любом случае — потратит новую жизнь на благо людей, то есть на то, ради чего я должен ему помочь. Но где гарантии? Долго-долго лежал человек, проклинал судьбу, завидовал окружающим, и вдруг все двери открылись, делай, что хочешь. Почему бы такому не ринуться возмещать потерянное в плане денег и удовольствий? Не подайся сто лет назад некий австрийский художник в политику, мир только выиграл бы, и таких примеров масса. Не факт что озлобленный на судьбу субъект не станет изощренным грабителем или маньяком — времени на построение планов у него было много. И если у человека не получится жить лучше, чем другие, он может посвятить остаток дней «наведению справедливости», как ее понимает: делать так, чтобы другим теперь жилось хуже, чем многие годы ему.

Вот такие мысли, за которые самому стыдно — ведь они оправдывают ничегонеделание. Душой я всеми конечностями за счастье для всех, а разум сопротивляется.

Похожая ситуация с бездомными собаками: кто их кормит, тот, не понимая своей жестокости, умножает количество бродячих собак. А возьмите их домой, там и кормите, и бездомных станет меньше. Слабо?

В общем, это спорный вопрос, насчет вылечивания всех. И все равно не получится главное в этом замысле, то есть «всех». Как определить, кому нужнее? Как кого-то не обидеть? И вдруг выбранный окажется очередным Шикльгрубером, а истинно достойные окажутся за бортом?

Нет ответа. И не надо. Мне бы с Митей разобраться.

Время играло против нас. Не представляю, как объяснять Свете, если она вернется раньше обещанного, отсутствие брата и его последующее возвращение через балкон в состоянии трупа. Я бы в похожем случае решил, что брата выкинули в окно, а теперь собираются положить на место, чтоб никто ничего не заметил.

— Не забудешь, где был, и о чем разговаривали?

Митя впервые улыбнулся:

— Такое забудешь.

— Тогда прощай. Я покидаю тебя, дальше строй свою жизнь сам. Если я еще явлюсь, то исключительно, чтобы утащить во тьму. Не доводи до этого, хорошо?

— Голова кружится. Что говоришь? Подожди, сейчас встану…

Встать не получилось. Сонный яд разлился по венам, и Митю выключило. Пришлось потрудиться, чтобы втащить его в корабль, отмыть от соли и песка и одеть. Вроде ничего не произошло, но он больше не казался невесомым.

Мы успели до возвращения Светы. Сонное тело, которому больше не понадобятся костыли, продолжило похрапывать в собственной постели, а я поднял корабль на крышу, где в рассветном зареве и сам вырубился от усталости. Здесь день начинался, а мой еще только заканчивался. Панорама заботливо затянулась внутренней тьмой, и до самого обеда я спал сном праведника. На душе пели райские птицы.

«Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить.

Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон».

— Привет. Как дьела? Сколько врэма? Кагда вирношса?

— Чао, напарница. Какие еще слова выучила?

Челестиной улыбке не было предела.

— Хорошо?

— Хорошо!

Мы оба не сдержались, руки раскинулись, и тела радостно встретились. Губы, что сначала помчались навстречу, в последний момент разминулись, и мы прижались щеками. Нина умиленно покачала головой.

— Голубки. Может, сегодня здесь переночуете? Могу постелить себе на кухне.