Ольф. Книга вторая - Петр Ингвин

У меня словно крылья появились. Стало хорошо и приятно, зной пробирал, но не обжигал, плоть млела. Мгновенно высыхавший пол принимал на себя дождик покатившихся отовсюду капелек естественной росы.

Счастье — когда не надо врать, что тебе хорошо. Мне было хорошо, я расплылся в скользящих объятиях морской звездочки, опутанный трепетными лучами.

Челеста легонько повела корпусом и сделала это очень мягко. Доверительно. Словно спрашивая: продолжать? Тебе нравится? Мне нравилось. Мне стало спокойно и бездумно, и захотелось забыться, поддавшись незатейливым эмоциям умиротворения и неги. Редкие наружные звуки слышались из далекого далека, из-за горизонта сознания, из необъятной выси плывущих кусочков облаков.

— Кози?* — несся тихий шепот.

*(Так?)

Я не отвечал. Не знаю, что она говорила, и не хочу знать. Слова были лишними. Чувствительные виноградинки выписывали чудеса на коже спины, поясницы и ниже. Вспомнилось: жизнь — странствие, а не дом. В ней не живут, а путешествуют. Мое путешествие мне нравилось. Мы раскачивались, будто лодка на волнах. Девушка плыла по мне — ниспадая и возносясь, как и подобает паруснику, который бороздит поверхность пока тихого океана. Ее ладони упирались мне в локти, вращавшийся животик стелился по ягодицам, исходящим звездным небом мурашек. Моя спина исполосовывалась двумя параллельными линиями, Челеста проводила эти линии то слева, то справа, то увлекала их в пробивавшиеся волосками закрома. Воздух растаял и улетучился. Мир испарился. Я услышал чувственный шепот:

— Иль мио мостро белло э брутто. Туа принчипесса вуоле гвардаре иль туо аспетто аутентико. Нон о паура. Ма… ум по.*

*(Мое прекрасное и ужасное чудовище. Твоя принцесса так хочет увидеть твой подлинный облик. Я не боюсь. Ну… чуть-чуть)

Словно распятая, Челеста продолжала дарить жалящее наслаждение, от которого я плавился, как пластмассовый солдатик на огне. Девичье тело целиком легло на мою спину, руки обняли плечи. Со стороны — будто самолет сел на палубу авианосца. Налетавшийся. Уставший. Явившийся для отдыха и дозаправки. Я хотел смотреть повернутой вбок головой и одновременно хотел чувствовать, и одно забило другое. Вытянутая назад рука судорожно пожимала тонкую голень — как спасательный круг. Наша кожа одновременно впитывала энергию взбаламутившихся поверхностей, сознание захлестнуло и понесло по течению, где сверху — яркое солнце, что будто кетчупом поливало меня, как подаваемое на стол блюдо, а снизу — облизывающаяся бездна, которая не меньше манит предвкушением невозможного. Как сказал Плавт, неожиданное случается в жизни чаще, чем ожидаемое. Веки полуприкрылись, и я целиком ушел в ощущения, с необъяснимо-упорным сопротивлением погружаясь в их вкус, цвет и аромат — как тонущий миноносец, сраженный вражеской торпедой. Я лежал, растекаясь в водоворотах нирваны и потрескивая искрами загоревшегося в ногах костра. Я стал добычей русалки с раздвоенным рыбьим хвостом, которым она взмахивала в порывах буйства и водила немыслимые хороводы. Или же русалки древнерусских былин, загадочной полуженщины-полуптицы, распушившей хвостовое оперение. Прекрасная музыка звучала в ушах и укутывала покрывалом истомы. Златокудрый Аполлон на далеком Олимпе перебирал струны лиры, высекая в сердце чарующую мелодию, а мне оставалось лишь покорно лежать и наслаждаться, отдав себя на волю стихии.

Челеста счастливо улыбалась, ее глаза тоже периодически прикрывались, волосы щекотали. Мне нравилось быть с ней. Нравилось чувствовать ее, нисколько не похожую на ту, что некстати забралась в мысли — не такую строгую и неприступную. Не такую (по ядрено-лесным воспоминаниям) пленительную, как далекая жрица Альфалиэля.

Не такую. Но… нравилось. Вот она, пещерная сущность инстинктов. Оттого, что это была не Полина, мне было плохо. Но одновременно мне было хорошо. Чисто физиологически — не могло быть не хорошо. Хорошо — но плохо. Плохо — но хорошо. И от творившегося с растравленными мозгами и плененным телом я пропадал на дне коктейля из мучений и удовольствия.

Что-то заставило меня повернуться. Что-то, что бывает между мужчиной и женщиной. И чему наука еще не нашла объяснения. Два взора распахнулись навстречу друг другу, взгляд поймал взгляд, мысль встретила ответную мысль-близнеца. Дыхание затаилось.

Тревожный грохот-топот апокалиптических всадников застучал в висках. Резко отжавшись от пола, я снял с себя ласковую захватчицу.

— Перке? Нон ти пьяче?*

*(Почему? Тебе не нравится?)

Мы не пара. Мое сердце разбито другой. А счастье как сердце — бьется, и я не хочу, чтобы…

Но разве себя обманешь. Сердце, на которое ссылался, влекло меня не в далекие леса, а сюда, к моей несуразной пигалице. К юнге, напарнице, боевой подруге. К моему единственному оставшемуся другу, с которым столько пережили.

Ее глаза кричали о том же.

Секунда заминки решила все. Влажные припухлости ткнулись в мои закрытые губы. Сказал — закрытые? Как бы не так. Рот открылся, точно в крике, но вместо слов выплеснул чувства, которых совершенно в себе не ожидал. И — облек, впился, втянул, высосал, вонзился…

Скакнувший навстречу язычок подружился с моим. Сжавшиеся щеки и небо потянули в себя. Организм не выдержал. Краткий взгляд по сторонам — в пределах видимости никого. Развернувшись, я сгреб Челесту в охапку и кинул, ниспроверг, обрушил на пол. Нервы искрили, как электрод сварщика под напряжением. Сознание пошло трещинами и осыпалось ненужной трухой. Мотнувшись из стороны в сторону, мои бедра раскинули девичьи ноги, будто створки окна. Колени бессовестно задрались. Вскрик. Хлесткий удар превратил тело в желе. Челесту затрясло. Цунами прокатилось по беспомощно дернувшемуся телу, ураганы, вихри и торнадо свивали в клубки, вырывали с корнем и разносили в клочья внутренние органы. Все ее естество до неконтролируемой желанной боли душило меня в объятиях и истекало слезами счастья и любви, а я колотил, бил, рвал, уничтожал, рождал заново… и возносился…

Челеста сонно посапывала у меня на плече. Трепетные очи вскинулись на меня, вернувшегося в себя. Вымученно-сладко, со спокойной радостью за нас обоих девушка улыбнулась мне и, сотворив легкий воздушный поцелуй, прикрыла сами собой опускавшиеся веки. Шепот повеял негой, как ветерок:

— Грациэ.*

*(Спасибо)

Ее коленка на моем бедре. Рука на груди. Обвившие шею волосы. Блаженство.

— Ль эрба вольо нон крэшэ нэппурэ нель джардино дель рэ, ма ми соно джа стуффато ди аспеттаре иль джорно ди Сан Май. Сто мольто бэнэ. Соно феличе, Ольф.*

*(На всякое хотение бывает терпение, но мне надоело ждать, когда рак на горе свистнет. Буквально: ждать дня Святого Никогда. Мне очень хорошо. Я счастлива, Ольф)

Я приказал кораблю стать полностью прозрачным, взгляд улетел в далекие небеса. Мертвое море. Иордан. Святая земля. Из этих мест люди тысячелетиями взывали к Богу, и иногда, говорят, Он отвечал. Они просили — и Он, хорошенько подумав, иногда давал, что просят. А я — разве я просил? Разве жил правильно? Разве достоин того, что получил?