Унесенные ветрами надежд - Елена Сантьяго

Клер капризно скривила рот, и Дункан вздохнул:

– Ну ладно, я скажу тебе, что я планирую, а ты скажешь мне, что ты знаешь о Данморе. Но признайся сначала, каким образом тебе удалось узнать про Элизабет и меня?

– Я, так сказать, буквально сидела у ваших ног, когда вы занимались этим на корабле.

Он испытующе посмотрел на нее, однако она не произнесла больше ни слова. Что ж, если Клер не сделала никаких намеков по поводу их последней встречи с Элизабет, значит, она действительно о ней не знает. Конечно, то, что Клер стала свидетелем их встречи на «Элизе», было достаточно плохо, как и то, что она за последние два года ни разу не обмолвилась об этом. В любом случае это свидетельствовало о том, что женщина надеялась извлечь из полученной информации определенную выгоду для себя. Пусть даже только выгоду, подразумевающую обмен на другие сведения, что, как ему показалось, она и собиралась сделать сейчас. Тем не менее он повел бы себя скрытно, если бы не был уверен, что она будет молчать, потому что, в конце концов, ей самой пойдет на пользу, если он добьется успеха. Он отпил еще глоток рома, а затем начал рассказывать Клер о своих планах.

Элизабет, Анна и Фелисити сидели на веранде господского дома и убивали время за разговорами. Здесь, в тени толстых каменных стен, было легче переносить палящую послеобеденную жару, и к тому же время от времени сюда задувал слабый бриз со стороны моря, который приносил с собой хотя бы впечатление свежести.

Леди Гэрриет вышла из дома и объявила, что наступило время послеобеденного чая. Она была сестрой родной матери Анны и Уильяма. Та, будучи первой леди Норингэм, умерла еще в первый год своего пребывания на Барбадосе, а ее муж после подобающего в соответствии с приличиями времени траура женился на Гэрриет, которая усыновила детей и растила их так, словно они были ее собственными. Обладая благословенным и ненавязчивым чувством любезности, леди Гэрриет Норингэм была воплощением идеальной хозяйки. В ее ухоженной внешности, казалось, отражалась изысканная и благородная культура всего поместья. Она играла на вёрджинеле и была начитанной, а кушанья, которые готовили служанки под ее присмотром, легко могли конкурировать с блюдами лондонского дворянского дома.

Однако Элизабет знала, что Норингэмы, как и другие плантаторы на острове, начали свою жизнь здесь в бедности и тяжелых лишениях. Как и Данморы, они принадлежали к числу первых поселенцев и прямо посреди диких джунглей начали обрабатывать землю, делая ее плодородной. У них не было ничего, кроме их выносливости, непреклонной воли и решимости создать себе здесь новую родину. Их первыми домами на Барбадосе были грубо сколоченные из бревен хижины с только одной комнатой, нецивилизованные и битком набитые вредными насекомыми. Чтобы их не сгрызли муравьи, они спали в гамаках и во всех углах хижины расставляли плошки с тлеющими углями, чтобы отгонять рои комаров.

Сидя сегодня, спустя более двадцати лет, на веранде Саммер-Хилла, вряд ли можно было представить, что начало жизни здесь было таким мучительным, если не обращать внимания на мелочи, которые почти не изменились со времен начала колонизации острова. Например, из-за неистребимых муравьев ножки стола все еще приходилось ставить в миски, наполненные водой с уксусом.

Мулатка Силия, которая работала в доме в качестве личной служанки Анны, налила им чай и подала печенье. Босоногая, с вежливой улыбкой на полных губах, она бесшумно двигалась вокруг стола, уверенно и крепко держа в своих худых пальцах ручку чайника. Ее лицо оливкового цвета отличалось трогательной экзотической красотой, а глаза, обрамленные густыми ресницами, светились, как янтарь. На ней было свободное, похожее на халат платье из набивного ситца, которое скорее скрывало, чем подчеркивало изящные формы гибкого молодого тела. Однако шея девушки, похожая на лебединую, красивая линия ее груди и узкие щиколотки были ярким образцом внешнего совершенства. На нее, казалось, едва ли можно было наглядеться досыта, и создавалось впечатление, что она окружена каким-то особым волшебством. Анна рассказала Элизабет, что леди Гэрриет нашла Силию в джунглях, когда та была совсем маленькой девочкой. Одна из рабынь в Саммер-Хилле удочерила ее, и, когда она подросла настолько, что могла работать, ее забрали в дом в качестве служанки.

Чай и печенье были очень вкусными. Настроение Элизабет, чувствовавшей себя здесь свободно и расслабленно, было прекрасным. Она даже поймала себя на том, что глубоко вздыхает от приятного удовлетворения. По сравнению с Данмор-Холлом это был оазис мира и покоя. Она гостила в Саммер-Хилле уже три дня и все больше и больше наслаждалась своим пребыванием здесь. Фелисити непрерывно болтала, однако умиротворенная Элизабет воспринимала ее речь как милое бормотание ручья, которое только подчеркивало царящие тут тишину и спокойствие. Ей необязательно было понимать, о чем говорит кузина, достаточно было просто кивнуть в ответ. Если Фелисити вопросительно повышала голос, то Элизабет делала какое-нибудь заинтересованное замечание, а потом вновь возвращалась к своим мыслям, позволяя себе думать о чем-то другом, в то время как слова Фелисити однообразно текли дальше. Разговор главным образом вращался вокруг того, что Никласа Вандемеера ожидали на собрании плантаторов, назначенном на следующий день, поскольку его интересы, как капитана торгового корабля, тоже были непосредственно затронуты ожидаемыми решениями. На праздник обручения, который должен был последовать за собранием, он тоже был приглашен, потому что являлся хорошим другом Уильяма.

Однако же на самом деле, как доверительно сообщила Фелисити Элизабет, он тайно прибудет сюда уже сегодня вечером, потому что возможность встретиться с Фелисити без надзора Марты или старой Розы вряд ли снова так быстро представится. Ниже Саммер-Хилла находился участок побережья, где он будет ожидать ее с наступлением темноты. Следовательно, нескончаемая болтовня Фелисити в первую очередь была признаком ее нервозности. Она постоянно смотрела на небо, словно желая проверить, не наступила ли уже темнота, хотя до сумерек оставалось еще несколько часов.

Анна тоже нервничала, но у нее это проявлялось в необычной молчаливости. Ее предстоящее обручение с Джорджем Пенном вселяло в нее тревогу, и она постоянно думала о своем будущем. С одной стороны, она от всей души желала, чтобы у нее была своя собственная семья, с другой же – девушка не без опасения спрашивала себя, будет ли она чувствовать себя на плантации Пенна так же хорошо, как в Саммер-Хилле. Несколько месяцев назад она говорила об этом с Элизабет и с определенным фатализмом заметила, что тот, кто не рискует, не выигрывает, однако Элизабет чувствовала, что Анна до сих пор носит в себе свой страх.

Сама же она по мере сил пыталась хотя бы на время выбросить из головы свои собственные проблемы, что у нее на удивление хорошо получалось. Поместье Саммер-Хилл оказывало на Элизабет своеобразное успокаивающее действие, и все ее заботы на этой удаленной плантации казались не такими значительными, как это было еще несколько дней назад. Ранним утром швея-ирландка Мегги завершила работу над платьями, в которых они завтра пойдут на праздник. Во время примерки женщины смеялись и пили холодный лимонад. Элизабет чувствовала себя веселой и довольной, чего уже давно с ней не бывало. На некоторое время ей даже удалось не думать о Дункане.