Приговор, который нельзя обжаловать - Надежда и Николай Зорины

Я все обвиняла свою семью и Артемия Сергеевича, что они украли мое детство. Да, это действительно так. Ну а я украла их жизни. Ни они, ни я не виноваты, просто так получилось: они разбудили чудовище, жившее во мне, чудовище пожрало их и само себя, то есть меня. Стихи виноваты, одни только мои стихи. Всеобщая гибель по неосторожности, несчастный случай – вот что произошло.

И тот человек, которого они хотят представить убийцей, – тоже мое порождение. И тоже без всякой моей вины. А вот этого они понять никак не смогут, скорее с виной согласятся – квалифицируют ее, разумеется, как косвенную.

Я хочу спать. А они хотят, чтобы я поскорее окрепла для финальной сцены. Я от них убегаю.

А они догоняют и уводят – бережно и осторожно, под руку – в явь. Но, кажется, терпение их иссякло – дожидаться моего окончательного пробуждения они больше не могут. Развязка наступит завтра.

* * *

Так и оказалось. Я проснулась утром, открыла глаза и увидела – все собрались у моей постели с торжественными лицами. Даже у бабушки был торжественный вид, хотя ей-то торжествовать просто не от чего. Но с другой стороны, если она так все это воспринимает, – очень хорошо. Странно, но хорошо – за нее я боялась.

– Сонечка! – начал Андрей, не забыв улыбнуться своей светлой улыбкой. – Мы должны сообщить одну вещь. Только выслушайте спокойно, волноваться не надо. Дело в том, что убийца найден, арестован, и вы полностью оправданы. Сейчас я назову его имя, только обещайте, что волноваться не будете.

Ну разве можно такое обещать?

– Хорошо, я обещаю.

Но в мое обещание Андрей не очень поверил, потому что начал издалека, осторожно, подготавливая почву.

– Расследуя серию этих преступлений, я постоянно заходил в тупик. Мотивов убийцы угадать не мог, да никаких мотивов на поверхности и не было. В начале пути я даже склонен был думать, что действует некий сумасшедший. Главное, меня сбивали с толка ваши стихи и сама ваша необычная личность. Здесь-то я и искал мотив. А причина, как оказалось, заключалась совсем в другом.

Он замолчал, внимательно присматриваясь ко мне: готова я слушать дальше или еще не готова? Я кивнула ему – продолжайте.

– Убийца, а вернее, заказчик, исполнителем, как вы знаете, был следователь-киллер Родомский, на то и рассчитывал. Это он убедил вашу бабушку передать мне стихотворные сборники, вырезки из газет и прочее в качестве основных документов. Да он сам их и передал. В общем, это вполне совпадало с версией Аграфены Тихоновны, и потому убедить ее не составило труда. Первый шаг для того, чтобы направить меня по ложной дороге, был, таким образом, сделан. Остальные шаги заказчик предпринял уже в отношении Родомского. Ему он подбросил улики, вполне доказывающие, что заказчиком убийства были вы. Для чего он это сделал? Сначала я думал: отвести от себя подозрение, но потом понял, что главная его цель и состояла именно в том, чтобы вас обвинили в этих убийствах… Вы знаете, что этот следователь-оборотень, следователь-киллер не оставляет свидетелей. Вы являлись основным препятствием к достижению его желаний, вас хотели очернить и устранить.

Андрей опять замолчал, опасаясь моей реакции. Как он заботился, чтобы меня не расстроить, не причинить мне боль! Как осторожно подходил к сообщению «главной» тайны, не зная, что она для меня уже не тайна. Сегодня ночью я это поняла. Проснулась и вдруг поняла, и удивилась, почему не догадалась об этом раньше. А потом поняла еще одну вещь: этот человек – просто руки, исполнитель, почти такой же, как Родомский, а настоящий убийца – я. Я отняла жизни моих любимых людей, потому что их не любила. Не любила, не прощала, обвиняла, не давала жить. А потом отняла и у него возможность счастья.

– Сейчас я назову его имя. Вы готовы? Выдержите?

– Выдержу. Я знаю имя. Игорь Сысоев, мой потенциальный жених.

– Вот как! Вы знали об этом, но не хотели его выдавать?…

– До сегодняшней ночи не знала и не догадывалась. – Я взглянула на бабушку. Она сидела очень прямо, с непроницаемым выражением лица, но бледная какой-то нехорошей бледностью. Вот кому выдержать будет трудно.

– Подойдите к бабушке! – попросила я Андрея. – Дайте ей воды! Она же сейчас упадет в обморок!

Андрей, Денис и Вениамин засуетились около бабушки, но она отстранила их от себя, молча, без слов, жестом, не принимая заботы, не желая выслушивать утешений. Да, она права, безусловно, права: утешить человека в его горе никто не может, он должен сам справиться.

– С Аграфеной Тихоновной все будет хорошо, – шепнул мне Андрей. – Она очень сильная женщина. Тем более что это сообщение для нее не новость. Три дня назад, когда арестовали Сысоева, я ей все рассказал.

– Не такая она и сильная. У бабушки больное сердце, вы же знаете.

– Знаю. Но не беспокойтесь, все обойдется. Вот только этот разговор… Думаю, его лучше отложить до другого раза.

– Нет! – Бабушка поднялась, грозная, страшная, такой я ее еще никогда не видела, шагнула ко мне. – Она, – бабушка повела рукой в мою сторону, – должна все знать, все до конца. И понять наконец, что ни в чем не виновата.

Добрая, наивная бабушка! Неужели она не понимает, что вот этого-то я как раз понять не смогу? Я виновата по факту своего существования.

– Хорошо, я продолжу, – с готовностью согласился Андрей. Он тоже хотел убедить меня в моей невиновности. – Вы знаете, Соня, как Игорь относился к Аграфене Тихоновне. Он любил ее, как свою родную бабушку, и даже больше – как мать, как самого дорогого человека на свете. У него никогда не было нормальной семьи, о нем никто не заботился. Бесприютный ребенок, почти беспризорник. Вы считаете, что вас лишили детства. Вот уж у кого детства не было! Пьяная мать, пьяный отец, вечные скандалы, драки. Он изо всех сил пытался вырваться из этого круга. Учиться ему было трудно, никаких условий, да и в школе, можете себе представить, какое к такому ребенку отношение. Но он смог, без всяких репетиторов поступил в университет, а потом… Вот тут-то и началась счастливая полоса в его жизни. Аграфена Тихоновна сначала обратила внимание на Игоря как на способного, очень перспективного студента, взяла его под свое крыло, но, когда узнала все обстоятельства его жизни, а главное, детства, всю свою нерастраченную на вас, Сонечка, любовь выплеснула на него. Он стал для нее почти родным внуком. Но в том-то и дело, что почти. Их отношения «бабушка-внук» только и могли созреть в тех условиях, идиллия была возможна, пока не было отношений между вашей семьей и Аграфеной Тихоновной. Но, как только вы вернулись к ней, все изменилось. Нет, Аграфена Тихоновна не выставила Игоря за дверь, она продолжала к нему прекрасно относиться, но он понял, что любит-то она, по-настоящему любит, и все эти годы любила – только вас. Все разговоры теперь были только о ее внученьке Сонечке, вся ее нежность и забота были направлены только на ее любимую, на ее необыкновенную, на ее несчастную девочку Сонечку. Она читала ему ваши стихи и требовала восхищения, она рассказывала ему о том, каким очаровательным ребенком вы были в детстве, показывала старые фотографии – и ждала, что он точно так же, как она, станет умиляться. Он и восхищался, и умилялся, что ему еще оставалось? А в душе вас просто возненавидел. Вы отняли у него самого любимого, да вернее, единственного любимого человека. Как хорошо им было вдвоем, а тут появляетесь вы – и все рушится. А немного позже Аграфена Тихоновна, сама не подозревая о том, нанесла ему новый удар, новое оскорбление: однажды, размышляя о вашей дальнейшей судьбе, она высказала мысль: как было бы хорошо – для вас, Соня, хорошо! – если бы вы поженились. Вы такая тонкая, такая неприспособленная к суровой действительности, а он, Игорь, наоборот, вы – возвышенное существо, которому требуется нежная забота, а он самый подходящий кандидат на эту роль: вон он как ухаживал за самой Аграфеной Тихоновной во время болезни, из него получится великолепная сиделка и няня для ее девочки! Эта мысль укрепилась в ее голове и переросла в мечту. Но ведь все это она обсуждала с Игорем. Может, и не в таких конкретных выражениях, но смысл сводился к этому. Она его страшно оскорбила, но он не на нее, а на вас затаил обиду. Ненависть его возрастала с каждым днем, перерастала в мучительную болезнь. Но что он мог сделать?