Могила галеонов - Мартин Стивен

А затем наступил самый тяжелый день в жизни герцога Медины Сидонии. Испанским грандам редко доводилось изведать часы покоя. Весь их день, от рассвета до заката, проходил на виду у людей — в этом состояла их обязанность. Им самим принадлежали только ночные часы, и только ночью они могли побыть наедине с членами семьи и отдохнуть. Что поделаешь — высокое положение давало не только наследственные привилегии, но и наследственные обязанности. Однако понятно — герцогу, как и другим испанским аристократам, подчас очень уж хотелось побыть в одиночестве.

Воротясь из Кадиса, он целый день, как судья, разбирал дела арендаторов, и его привел в весьма дурное расположение духа один возмутительный случай, когда человек отрицал и веру, и свои обязанности арендатора, и свои обязанности мужа и отца.

Поэтому к чувству страшной усталости у герцога добавилось и чувство раздражения и недовольства всем окружающим.

В то время к нему явились гонцы. Король Филипп никогда не посылает одного человека, если можно было послать десять. Полученное письмо он воспринял как удар меча. Сообщалось: маркиз Санта-Крус скончался, а король требует от герцога Медины Сидонии стать главнокомандующим испанским флотом, предназначенным для вторжения в Англию!

Герцог страшно побледнел и на минуту лишился дара речи. Потом он медленно встал и вызвал секретаря. Думать над ответом было некогда, и герцог все еще переживал перенесенное потрясение. Он писал королю так, как подсказывало ему сердце:

Едва успев отослать письмо, герцог тут же пожалел о нем: автор письма выглядел трусом. А герцогу вовсе не хотелось такого обвинения, унизительного для его чести. Он боялся прослыть трусом больше, чем смерти. А главное, и это еще увеличивало чувство тоски, он понимал — письмо не достигнет цели. Как все ограниченные люди, Филипп не менял своих решений. Перемена решения для него означала не проявление мудрости, а признание собственной неправоты. А помазанник Господа не может быть не прав по определению.

Герцог понимал, почему назначили именно его. В Испанской империи служили адмиралы, одержимые гордыней, слишком много понимавшие о себе. Он, Сидония, находился выше всех их по положению и, что особенно важно, умел думать. Он был способен и урезонить слишком амбициозных командиров. Неужели у него все в прошлом? Все же адмиралы создавали империю. Среди них числились люди очень одаренные и знающие. Разве они не могут дать ему советы по стратегии и тактике, в которых он так нуждается? Самое трудное, что предстояло герцогу на этом посту — конечно, не ведение войны. Он являлся прирожденным бойцом. Но как он сможет командовать сотней кораблей и десятком тысяч военных, ожидающих своего часа в Лиссабоне (между прочим, каждый месяц задержки обходится в семьсот тысяч дукатов)?

Через два дня герцог написал еще одно письмо. Он знал; вся эта переписка лишена реального смысла, однако считал ее своим долгом, если угодно, даже долгом перед историей (а вдруг его письмо прочтут потомки?). На сей раз он поставил вопрос о целесообразности всей экспедиции. Море, утверждал он, — зыбкое поле сражения. Буря на море может за считанные часы уничтожить целый флот. Сидония знал: герцог Пармский заперт на побережье из-за проклятых нидерландских морских разбойников и ни один испанский корабль пока не может выйти из Нидерландов или войти в их порты. А это также повредит всему делу.

Тут же пришел ответ от дона Кристобеля де Мура, самого влиятельного из секретарей короля:

Герцогу оставалось только отправиться в Лиссабон. Он мог бы утверждать, что Небеса не прощают людям их собственных упущений, а в деле снаряжения Армады слишком многое следовало исправить, прежде чем она могла рассчитывать на победу.

Первым, что увидел герцог по прибытии в Лиссабон, были горы бумаги, которые служащие вывозили из штаба маркиза Санта-Круса — расчеты, счета, чертежи, планы, списки кораблей — все необходимое для организации вторжения и, конечно, принадлежавшее лично маркизу. Таков был вековой обычай. Сидония вызвал лучших из его секретарей и дал им четкие указания. Любой ценой надо удержать и сохранить хотя бы часть бумаг Санта-Круса. Герцог начинал понимать: сражение с врагом, возможно, будет едва ли не самой легкой частью всего предприятия.

Раз начавшись, большая игра продолжалась. Сесил вызвал к себе Генри Грэшема. Они впервые встретились с той самой ночи, когда Грэшем вернулся из морской экспедиции. Сесил объявил:

— Королева настаивала на переговорах с испанской армией в Нидерландах, и герцог Пармский согласился. Только что поступило сообщение о кончине маркиза Санта-Круса.

«Вот так история! — подумал Грэшем. — Больше всех изумится Манион».

— Это событие, — продолжал Сесил, — вызвало замешательство в Испании. Мы вскоре отплываем из Дувра, чтобы успеть воспользоваться этим замешательством в наших целях. Меня включили в состав миссии в качестве наблюдателя, как вы и ожидали. — Спесь, всегда свойственная этому человеку, сейчас была буквально написана на его лице. — Фактически меня попросили предпринять все усилия и добыть как можно больше информации об испанских военных силах в Нидерландах.

Грэшем не смог сдержать улыбки.

— Конечно, ваш богатый военный опыт поможет вам в вашей миссии. Фактически вы будете шпионом. Добро пожаловать в нашу компанию.

— Шпионом? — Сесил поморщился. — Я предпочитаю именовать себя посланником, который должен смотреть и слушать. — Он уже понял свою ошибку, но было поздно. — В конце концов, шпионы — наемные служащие, получающие плату.

— Вот как? — переспросил Грэшем, никогда особенно не нуждавшийся в деньгах. — Что же, тем лучше. Если кто-то готов заплатить, то зачем отказываться? Денег слишком много не бывает, не так ли? — Сам он знал: эти слова могли бы стать девизом семейства Сесила. Едва ли его папаша Бэрли возводил великолепные дворцы на жалованье, которое платила ему королева.

— В любом случае, — торопливо сказал собеседник, от всей души желавший сменить тему, — у вас есть предлог для поисков жениха вашей… подопечной. Я дал слово содействовать вашим поездкам в Лиссабон и в Нидерланды. Вы можете присоединиться к моей команде. Вы будете считаться советником, это все же повыше статуса слуги. Но эта женщина не сможет поехать с вами.