Зазеркалье - Кристина Генри

на спинку стула. – Что ты можешь мне предложить, кроме своей свирепости, Николас?

– Могу сэкономить тебе часть денег из тех, что ты мне посулил. Уверен, ты не прочь купить себе побольше бархатных камзолов и блестящих цилиндров.

На миг лицо Кролика побелело, и Николас понял, что нечаянно задел Кролика за живое.

«Глупец, глупец. Ты все испортишь, потому что не можешь держать свой дерзкий язык за зубами».

Но Кролик внезапно расслабился и, резко хохотнув, проговорил:

– Ну-ну, продолжай. Расскажи, как ты собираешься позаботиться о моем гардеробе.

– Я соглашусь на твою работу – и на три четверти предложенной тобой суммы. Но я хочу Хэтти.

Брови Кролика приподнялись:

– Ты хочешь Хэтти? И что же заставило тебя думать, будто я готов отказаться от нее?

– Она не важна для тебя, – медленно проговорил Николас. – Ты только и хотел, что сломать ее. Назабавившись вдосталь, ты все равно выбросишь ее, засунешь в одно из своих заведений и отправишься на поиски новой игрушки. А все, чего я прошу, – это не выбрасывать Хэтти, а отдать ее мне.

Собственные речи были ему ненавистны, с души воротило оттого, что Хэтти слышит, как он говорит о ней, словно о выставленной на продажу лошади. Он надеялся лишь на то, что Кролик согласится, и тогда Николас сможет потом объяснить: он не имел в виду ничего такого, он только хотел, чтобы она обрела свободу.

Кролик бросил на Николаса задумчивый взгляд:

– Ты прав, милый Николас. Мне с ней уже скучно. Но я не понимаю, почему должен отказаться от нее за столь скромную сумму, что ты предложил. Ее отец, знаешь ли, должен мне гораздо больше.

Николас ждал. Он понимал, что Кролик захочет поторговаться. Вот почему не стал изначально предлагать себя слишком дешево. Не нужно, чтобы Кролик увидел, как ему это важно. Нужно, чтобы Кролик почувствовал себя удовлетворенным, уверился, будто это он контролирует ситуацию.

Кролик резко отпустил руку Хэтти:

– Половина предложенного мной жалованья, и она твоя.

Николас выдержал паузу. Ни к чему показывать свое нетерпение.

– Что ж, это тоже неплохая сумма. А со временем, полагаю, появятся возможности ее увеличить.

Кролик рассмеялся – такого искреннего смеха Николас еще от него не слышал. Хохоча так, главарь банды становился настораживающе похожим на обычного человека.

– Всегда старайся не упустить шанса, а? Отличная позиция, мне нравится, – заявил Кролик, встал и развернул Хэтти, поставив ее перед Николасом. – Что ж, она вся твоя, наслаждайся.

Николас смотрел сверху вниз на макушку Хэтти. За весь разговор она ни разу не подняла глаз. Интересно, слышала ли она вообще что-нибудь?

– Даю тебе две недели, пока ты хромаешь с этим костылем, – сказал Кролик. – Потом приходи ко мне в Хиттаун.

Николас кивнул:

– Приду.

Кролик приподнял шляпу, прощаясь, и неторопливо вышел из комнаты, оставив Хэтти с Николасом.

Теперь, получив девушку, Николас понятия не имел, что с ней делать. Она стояла неподвижно, как статуя, все так же скрестив перед собой руки, глядя куда-то под ноги Николаса.

Он откашлялся, прочищая горло.

– Слушай. Я ничего такого в виду не имел, ну, когда сказал, что ты, мол, игрушка – так вот, все это чушь. Я хочу, чтобы ты это знала. Я просто хотел, чтобы Кролик отпустил тебя, вот мне и пришлось говорить так, чтобы он понял.

Она не пошевелилась, не подняла лица, не сказала ни слова.

– Тебе не нужно оставаться со мной, если ты не хочешь, – продолжил Николас, хотя сердце его ничего иного не желало. – Ты можешь вернуться к своим родителям или куда захочешь. Я не хочу принуждать тебя быть со мной. Я не такой, как он.

– Почему?

Это единственное словечко было таким тихим, мягким и хрупким, что Николас почти решил, будто оно ему почудилось.

– Что – почему? Почему я заставил его отказаться от тебя?

Ее голова едва заметно качнулась. Кивнула?

Все, что он перечувствовал с тех пор, как впервые увидел ее, застряло у него внутри, спуталось, делая слова бессмысленными, бесполезными.

– Потому что ты выглядела такой печальной, – выдавил он наконец. – Потому что я никогда не видел таких грустных глаз, как твои. И потому что он обращался с тобой, словно ты пустое место, привязывал тебя за руку, и у тебя кровь текла.

Хэтти издала сдавленный, полузадушенный звук.

– Кровь у меня текла не только из руки.

Николас не знал, что и ответить. Ему хотелось прижать девушку к себе, погладить по волосам, уверить, что теперь все наладится, что никто и никогда больше не причинит ей такую боль. Но он не хотел касаться ее, пока она хотя бы не взглянет на него. Он хотел знать, что она разрешает ему это сделать. И хотел, чтобы она знала: он не станет брать у нее то, что ему так хочется взять, как это делал Кролик.

– Знаю, у тебя нет никаких причин верить мне, – проговорил он. – Но я хочу уверить тебя, что не сделаю тебе больно. Никогда, никогда.

Она все-таки подняла взгляд, и он увидел дорожки слез на ее щеках.

– Как ты можешь обещать такое? Все мужчины делают больно. Я видела, что ты сотворил с тем человеком на ринге.

– Он тоже не особо церемонился. – Николас взглянул на свои сломанные руку и ногу. – Но это другое. То был бой. Любой мужчина, который делает что-то подобное с женщиной, – не мужчина.

– Мне хотелось бы верить тебе, – вздохнула она. – Хотелось бы.

Тогда он взял ее за руку – осторожно и нежно, как самую хрупкую фарфоровую вещицу. Взял – и приложил ее ладошку к своему сердцу.

– Обещаю. Обещаю, что никогда, ни за что не причиню тебе боли. Я буду беречь тебя. Все, чего я хочу, это увидеть твою улыбку.

Несколько секунд она пристально смотрела ему в глаза. И он чувствовал, что все, чем он когда-либо был, стало для нее открытой книгой, в которой она читала всю правду о его жизни.

– Ты не обязана оставаться со мной, – повторил Николас. – Я не буду тебя заставлять, никогда.

– Вот поэтому, – сказала она, – я и верю тебе.

И улыбнулась.

Очистилище

Долгая зима закончилась. Алиса поймала себя на том, что каждое утро взгляд ее все дольше и дольше задерживается на горизонте, а мысли – на том, что может лежать за ним.

Ей было хорошо в этом лесном домике, хорошо и безопасно, а великодушие ведьмы – ибо женщина, живущая здесь, действительно была ведьмой, и звали ее Оливией – несомненно, сохранило ей жизнь. Порой оно