Все, кого мы убили. Книга 1 - Олег Алифанов

– Любой учёный с великой осторожностью использует вчерашние достижения коллег.

– Часто лишь из высокомерия. А достижения те – нередко лишь мнения. Здание может строиться и таким прихотливым способом. Но чем выше, тем больше возможность потерять устойчивость и опрокинуть его одним-единственным кирпичом, нарушающим общее равновесие.

– Люди науки тщательно всё проверяют, прежде чем укладывать новый слой.

– Могу допустить, что они поверяют его, осматривая тот, на котором стоят сами, но не тот, на котором зиждется вся башня. И отбрасывают то, что может опасно накренить здание.

– Разумеется, так и должно поступать… Постойте, что вы имеете в виду? – спохватился я, ощутив подвох в его безупречной логике.

– Сведения, друг мой! – обрадовался он. – Пора вернуться от образов к предметам. Вы ведь отчётливо видите со стороны, как непрочно такое построение. Единственный факт способен обрушить его. Посему – он часто отбрасывается.

– Истинный учёный не совершит такого! – с жаром воскликнул я.

– Ужели? – улыбнулся он. – Вы же отвергли находку князя Прозоровского с порога. Знаете, почему? Она обрушивала сложившиеся в вашем мировоззрении представления. Этот неровный камешек оказался лишним, потому что не сочетался с идеальным сопряжением граней подогнанных друг к другу идей. Кстати, почему они так удобно ложатся? Может, их природа вовсе не такова, но люди подточили их, чтобы укрепить в кладку, продиктованную своими мыслями, вместо идей Творца?

Я до боли закусил губу изнутри, кровь бросилась мне в лицо. Обида от недоверия ко мне, в то время как я поведал искренне то, что утаил даже от своего Общества, тронула меня пуще всего. И ведь я чувствовал его правоту. Он ловко и жестоко подвёл меня под самое страшное обвинение, которое сам я мысленно не раз бросал другим: обвинение в упрямой предвзятости, губящей нашу науку.

– Это не научный факт, а… – я с трудом подбирал слово, – profanatio! Низвращение! Даже если это не мистификация, то – ошибка. Убеждён, что все можно объяснить без привлечения оккультизма, который, увы, слишком глубоко пустил корни среди нынешней высшей знати. Государь наш, в противоположность прежнему, бьётся против этого ужасного явления, однако привлекает к разоблачениям не столько университетских светил, сколько жандармов. Философский принцип, именуемый «лезвием Оккама» требует не множить сущностей без необходимости. Прозоровский же грубо посягнул на него. – Стефан чуть пожал плечами, показывая, что он не вполне разделяет моё мнение насчёт князя. – Дайте мне только время, и если Александр Николаевич не одумается сам, то я по возвращении разоблачу его твёрдыми фактами, а не одними лишь догматами моего научного credo.

– Не принимайте близко к сердцу, дорогой Алексей Петрович, – попросил Стефан, виновато растягивая губы, очевидно не ожидавший угодить под бурю моих объяснений. – Я ведь вовсе не придерживаюсь в нашем философском споре противной вам стороны, а просто умышленно ставлю вопросы неудобным боком, чтобы поупражняться в рассуждениях с вами вместе. Мораль и духовное падение – вот что заботит меня на самом деле, иначе ехал бы я не в Иерусалим, а в Оксфорд. В наш век, когда нам стоит столько труда решиться верить в Бога, я вижу страшное смятение умов, оторвавшихся от заветов. И предвосхищаю грядущую смуту душ человеческих. Внемли, когда в умствованиях, когда в суждениях о вещах нравственных и духовных начинается ферментация.

Я рад был и сам изменить течение нашей беседы. Мне требовалось время на осознание, чтобы приготовить ответ, достойный вызова. Воображение моё воздвигало колосс Вавилонской башни в образе перевёрнутого конуса. Я прогнал от себя эту мысль. Но почему ведёт он разговор таким странным маршрутом, путеводную нить от которого держит сам, и никак не позволяет мне подвергнуть его анализу логикой? Человек, без сомнения, не рядовой, из самого высшего общества он обладал умом живейшим из всех, с кем покинул я столицу, но что ему нужно от меня, что так тщательно подходит он к выбору предметов для расспросов? Он словно швырял камешки в разные части моего разума, чтобы почувствовать по их звукам быстроту или слабость течения моих мыслей. Зачем однако это понадобилось ему – я не знал и, признаться, не имел цели выяснять.

– Я слышал подобные разговоры. Вы помышляете о новых якобинцах?

– Вовсе нет. Мы едем в благословенные места, по которым ступала нога Спасителя, но я изучал другие религии, и что я с ужасом обнаружил? Все они стремятся к тому, чтобы стать распорядителями человеческой жизни, подчинить её строгим нормам, направить в раз и навсегда проложенную колею. Для этого написаны толстые книги многоопытных мудрецов. Увы, и христианам порой кажется так неуютно на свободе, данной нам в Нагорной проповеди, что некоторые стремятся домыслить к ней тысячи мелких ограничений, без соблюдения которых иной раз вас сочтут за еретика.

– Может статься, я заменяю счастье бытия радостью познания.

– Берегитесь, Алексей Петрович, – погрозил он пальцем, и я не понял, шутит он или всерьёз. – Познание коварно. Я уже говорил, что один лишь факт может перевернуть всю вашу теорию дном вверх. А если теория есть смысл вашей жизни, то и её!

– Но следующий факт – вернёт обратно или переместит ещё куда-то. Если не опускать рук.

– Беда в том, что вы никогда не поймёте, навсегда ли это. Я же остановился на первой части из вашей формулы, друг мой.

– Правда – хорошо, а счастье лучше? – нахмурившись, поддел я его.

– О, нет. В этой формуле – то и другое. Счастье неведения в правде веры.

– В неведении находите вы радость для себя?

– Неведение неведению рознь. Я лишь говорю о неведении суетливого разума. То, что для одного радость, другому покажется скукой. И напротив. Вас интересуют игры ума, меня – духовное совершенство.

– Вы ещё не приняли постриг, а уже рассуждаете как монах.

– Постриг – венец пути. Владыко благословил меня на послушание, но я должен убедиться, что того же хочет Бог.

– Вы намереваетесь получить от Него напрямую какие-то сведения относительно себя? Браво. Надеюсь, при всей вашей способности к прямому… богообщению, вы не отрицаете позитивную философию Августа Конта? Наши методы познания не противоречат друг другу.

– О, да, я полагаю, что мы стремимся к одной вершине разными дорогами, в меру нашего умственного и духовного совершенства. Но мой путь много короче вашего. – Он замолчал, но я не прерывал его, чувствуя, что он собирается продолжить. – Знаете, мы действительно чем-то схожи.

– В этом нет сомнений! – воскликнул я, не дождавшись. – И я твержу то же.

– Нет, правда. Соблаговолите взглянуть на бокал. Сделайте милость, опишите его коротко.

– Хрустальный фужер, с рельефным растительным орнаментом, до половины заполненный белым вином… – начал было я, придумывая какими ещё эпитетами и оборотами наградить простой натюрморт.

– Да! Так я и знал, – прервал он меня.

– Я уже успел где-то допустить ошибку? – с иронией в голосе вопросил я.