Верхний мир - Феми Фадугба

людей, родившихся удачно, – сюрприз-сюрприз! – везунчиками и останутся.

Она поглядела на меня поверх очков.

– А остальные два процента?

– Вы че, серьезно?

– Можешь считать, что да, если хочешь. Или что я, наоборот, шучу. В таковом случае – будь так добра, подыграй мне.

– Ну, вот честно, кому на хрен сдались эти ваши два процента! Все хотят говорить только про эти два процента! Я вам черным по белому только что сказала, что у 98 % людей в мире никакого выбора нет. У 98 %! Какого хрена мы толкуем про два?!

У меня внутри все закипело – я и не противилась. Ничего из того, что она несла, с реальностью не билось, вообще никак. И с моей катящейся под уклон жизнью тоже. У меня был футбольный контракт почти в кармане. Тони с Поппи меня собирались удочерить. Я пахала в школе как проклятая, вышла на первые места по всем предметам, в которых была на последних. Совершенно незнакомый чувак вошел в мою жизнь и наоткрывал кучу всего про мою родную мать. А потом гребаные атомы столкнулись, и все опять развалилось! Как часовой стрелкой по циферблату, меня опять принесло туда, где мне всегда было самое место.

– Риа, большую часть того недолгого времени, которое мы провели с тобой вместе, я фокусировалась только на одном: как потихоньку разобрать по кирпичику тот стыд, который ты постоянно носишь в себе. И который очевидным образом связан с трудными ситуациями, пережитыми за все эти годы. Но сейчас ты кинулась в другую крайность – к вере в то, что мы живем в предопределенном мире, где нет ни выбора, ни надежды. Боюсь, эту точку зрения я поддержать не могу.

– И к чему же нас это приводит, доктор Анахера?

Она улыбнулась поддевке, но отвлекаться на нее не стала.

– Насколько я вижу, ты легко формулируешь концепции, о которых я даже не слышала, пока не пошла защищать докторскую. Я видела, как ты по сто раз чеканишь мяч вон там, на газоне, даже на него не глядя. Это просто пугает, насколько ты одаренная. И насколько многого могла бы в жизни добиться.

Доктор Эссо о чем-то подобном толковал в нашу последнюю встречу. Оба на фиг заразились одним и тем же слепым оптимизмом.

– Но? – спросила я.

Всегда же должно быть какое-то «но». Я, понятное дело, не бросалась на других девчонок в душевой, но и паинькой далеко не была.

Она посмотрела на меня с неожиданным страданием в глазах и вдруг стала возиться с девайсом в ухе.

– Черт, у тебя уже есть гарантированная работа, что тебе еще надо… – проворчала она себе под нос. – Если бы они еще платили вовремя…

Гаджет замигал красным, повторяя: «Не отключать вручную. Не отключать вручную», – достаточно громко, чтобы я тоже услышала. Еще два истерических бипа, и она опустила руки. Огонек погас.

– Уверена, ты уже знаешь, что делает эта штуковина, – она показала на «жучка» пальцем. – Это устройство на искусственном интеллекте с доступом к базе данных по миллиону терапевтических сессий вроде этой. Каждый раз, когда ты что-то говоришь, тера-бот подсказывает мне ответ – какие точно слова сказать, чтобы ты ушла отсюда не слишком печальная, но и не слишком счастливая.

Она расстегнула верхнюю пуговицу на блузке.

– За такой вот фристайл без аппарата я могу крепко схлопотать по рукам. Ты следуешь за моей мыслью?

Я так удивилась тому, как спокойно она об этом говорила, что забыла ответить.

Через секунду она продолжила.

– Если понимаешь, что я тебе говорю, просто кивни.

– Ага, понимаю, – подтвердила я в некоторой тревоге.

– В психологии есть одна старая теория… – Она сняла наушник и положила его на стол. – Она гласит, что, когда ты в детстве переживаешь травматическое событие, некая часть тебя застревает там, в этом возрасте. С одной стороны, ты слишком боишься встретиться лицом к лицу с этим экстраординарным моментом в прошлом, а с другой – уйти от него дальше, вперед. И поэтому остаешься в нем, попавшись в ловушку времени.

Ненавижу, когда люди говорят «экстраординарный» про всякие ужасные вещи. Но это не объясняло, почему у меня сердце сейчас стучало молотком и скрипели зубы. Я уставилась на ноги, чтобы они не задергались или другим способом не выдали моих чувств.

– Возьмем, к примеру, твоего прежнего учителя, доктора Эссо. Судя по тому, что ты рассказывала мне на прошлой сессии, он не смог принять случившееся той ночью и до сих пор пытается изменить события, произошедшие, когда ему было шестнадцать, словно с тех пор не прошло много лет, – она сняла очки, помолчала. – Иногда, глядя тебе в глаза, Риа, я вижу там ребенка.

Я отвернулась к окну, обхватила себя руками за ребра, сжала. Мне ведь в куче других мест сейчас надо быть…

– Я вижу ребенка, который мечтает о том, чтобы мама его обняла, и отказывается отпустить ее. Эта малышка в тебе боится будущего – и совершенно правильно. Но она не права, когда говорит, что ты ничего в нем решать не можешь.

– Да говно вы говорите! – огрызнулась я, глядя в сторону.

Одна мысль о том, что ее слова – правда, приводила меня в ужас. Потому что если я ответственна за свое будущее, значит, была ответственна и за прошлое тоже. За все приемные семьи, за все, что случилось с доктором Эссо… и с мамой.

– Вы вообще не врубаетесь, о чем говорите!

– Я мало что смыслю в физике, если ты в этом меня обвиняешь. И не уверена, что кто-то может авторитетно объяснить тебе, кто выиграет матч между свободной волей и детерминизмом. Но вот что я знаю и во что верю до последнего атома моей души, так это в то, что если прямо сейчас тебе некуда двигаться, так не обязательно будет всегда.

Так, с меня хватит! Хватит взрослых, которые сначала учат меня жизни, а потом преспокойно из нее исчезают. Она как раз собиралась изречь что-то еще, когда я вскочила, одним прыжком оказалась у стула и скинула блокнот у нее с коленей.

– Клянусь, если вы еще хоть одно слово напишете про меня в своем долбаном блокноте, я разнесу на хрен эту комнату!

Я наставила ей палец промеж глаз – он трясся, как и вся остальная рука. Не отводя взгляда, Анахера встала и слезла с каблуков, потом закатала рукава, аккуратно, по складочке. Я вытянулась над ней во весь рост и прощелкала все костяшки, одну за другой.

Она смотрела на меня не мигая.

– Что ты хочешь сказать ей, Риа? Что ты всегда хотела, чтобы она поняла – эта младшая ты, все эти годы? Что хочет сказать она?

Она подняла свои бронзовые руки в жесте мира.

– Ты, возможно, уже знаешь слова. Или нет – это тоже о’кей. Просто