Верхний мир - Феми Фадугба

– Так. Согласно доктору Эссо, – начала она (интересно, это опять ее обычная манера вежливо прояснить факты, а потом от души насрать на них?), – собственные слова твоей мамы были таковы: «Риа тебе скажет».

– Ага.

– Это значит, что ты должна его чему-то научить?

– Да.

– О’кей, тут все достаточно ясно.

Ладно, малюсенькая доза сарказма, всего-то.

– И ты полагаешь, что рассказать ему должна что-то о времени или энергии?

– Не, – я нетерпеливо затрясла головой. – О времени и энергии.

Оливия так прыснула над тем, как серьезно это прозвучало, что чуть не захлебнулась слюнями.

– Да ну тебя! – я опытной рукой ткнула ей под ребра, в специальную точку: она это ненавидела. – Разница имеет значение.

– Ой, прости, – сказала она, смиряясь с тем, что со времени последней встречи ее сестра окончательно потонула в физике, почище доктора Эссо. – Будь добра, просто объясни мне, как ты дошла до этой временноэнергетической шняги.

Господи, с чего начать-то? Ладно, пусть будет с моего последнего открытия.

– Пару дней назад я смотрела видео по силе тяжести для домашней работы. Ну, и всосалась в глубокий спиральный сетевой поиск – знаешь, как это бывает.

Она торжественно кивнула. Уж она-то там в два раза больше моего времени потеряла.

– Короче, я наткнулась на статью, которую Альберт Эйнштейн написал лет сто назад.

– Это тот чувак, который «E = mc2»?

– Он самый. Статья называлась «Зависит ли инерция тела от содержащейся в нем энергии?». – Я попрочнее уперлась ногами в землю, готовясь к возможной реакции. – Скажешь, маньячество, да?

– Я физику бросила после средней школы, не забывай. Первый на выход. Тебе придется объяснить мне все реально просто, Риа.

– Резонно, – согласилась я (мне-то повезло иметь аж два дня на то, чтобы все это обдумать). – Значит так, инерция – это, в целом, просто забавное слово для чего-то медленного и тяжелого. Поэтому, если на простом английском, статья Эйнштейна называется так: «Правда ли, что у тяжелых предметов больше энергии?»

Она продолжала таращиться на меня большими глазами, так и оравшими: «Проще! Проще!!!»

Тааааак. Ну что ж…

– «Быть тяжелым» и «обладать энергией» не обязательно идут рука об руку. Нет такого, что, типа, наберу я в следующем месяце десять кило и сразу стану от этого более энергичной. На самом деле будет даже наоборот.

На самом деле я практически продвигалась ощупью.

– Что меня реально закоротило в названии, так это вопросительный знак.

– Вопросительный знак? – на всякий случай уточнила она.

– Ну да. Странный выбор. Ну, это же типа не какой-нибудь простой чувак – это целый Альберт Эйнштейн. Люди вроде него предложения всегда точкой заканчивают, весомой такой. И тем не менее он почему-то был так потрясен тем, что открыл насчет этой самой энергии, что построил предложение как вопрос. Будто сам надеялся, что ошибается.

Оливия прищурилась на меня – гадала, наверное, как я дошла до жизни такой и чего от меня ждать дальше после подобного начала. Самое шизанутое во всем этом было то, что это я ей изложила только ма-а-а-аленький кусочек всей той шизы, которую накопала в Сети. Скролля через эти бездны, я обнаружила один пугающий тренд: у всех, кто вкапывался слишком глубоко в математику времени или энергии, в жизни обязательно начиналось дикое хаотическое говно. Да вот хоть Лейбница возьмите. Он открыл ветвь математики под названием калькулус (дифференциальное исчисление) и сразу после этого решил поменять фамилию с «Лейбнитц» на «Лейбниц», убрав из нее «т», потому что во время (t) он больше не верил. Если спросите меня, на поступок неверующего это не слишком похоже. А похоже зато на человека, так напуганного правдой, что пришлось спешно запрашивать программу защиты свидетелей и новую личность.

А Эйнштейн, тот вообще за месяц до смерти написал вот такую жуть про своего друга, который только что склеил ласты: «Он покинул этот странный мир, немного опередив в том меня. Но это ничего не значит. Для нас, верующих физиков, все различия между прошлым, настоящим и будущим – просто упрямая иллюзия».

И совсем мрачняк – вроде того, который случился с Людвигом Больцманом. Больцман изучал энергию и плюс еще сформулировал, почему мы чувствуем время именно так – как текущее строго вперед, а не назад. Он читал лекции в австрийском университете и, согласно одному его коллеге, жил в постоянном страхе, что в один прекрасный день прямо на кафедре посреди урока внезапно утратит разум, а вместе с ним и память. Перед началом учебного года он поехал в отпуск с семьей, и, когда его жена и дочь пошли купаться, повесился в номере отеля, даже не оставив записки.

– Есть в этом названии что-то такое, – продолжила я, вышагивая по траве. – Как будто чувак толкует о физике, а сам тайно обосрался от страха… Единственный раз, когда я такое видела сама, – это когда доктор Эссо рассказывал мне про свой Верхний мир.

– Понятно, – протянула Оливия. – Значит, выходит, твоя мама предсказала, что когда-нибудь ты будешь такая продвинутая в физике – с помощью доктора Эссо, о’кей, – что самостоятельно придумаешь способ взять под контроль время и энергию и сможешь вернуться назад и спасти ее?

– Гм-м-м-м… – я выразительно посмотрела на нее. – Звучит как поспешный вывод, замаскированный под риторический вопрос и приправленный дружеским сарказмом.

– Если это был юмор, то я его не поняла, – тоненький слой льда между нами растаял еще явно не до конца. – Слушай, Риа, я не специально тут играю Фому неверующего. Я просто реально не догоняю, как любые твои слова – что бы ты ни сказала – могут дать ему способность путешествовать во времени. Нет, я знаю, как это все для тебя важно, и, честное слово, очень хочу, чтобы в них был какой-то смысл… Но не понимаю, как этого добиться.

Я бы все отдала за простой и точный ответ, но у меня его не было. Вместо этого я неразборчиво и потерянно фыркнула. Последний раз она меня видела такой одновременно взвинченной и сдувшейся в очереди в ночной клуб. Мы простояли в ней два часа под проливным дождем – только для того, чтобы вышибала на входе конфисковал наши фальшивые ай-ди.

– Знаешь-ка что, – сказала я. – Давай на сегодня закругляться.

Я и себе-то ничего толком объяснить не могла, не говоря уже об Оливии. И доктора Эссо все эти крезовые идеи вряд ли бы впечатлили, даже сиди он сейчас на другом конце нашей скамейки. Мне надо все додумать в одиночестве и в другой день.

Я налила ей еще чаю, но не успела протянуть кружку – Оливия уже чесала куда-то к ограде.

– Чокнутое место! – донеслось оттуда; она таращилась на еще одну статую на опушке лужайки. – Отремонтировали бы они его, что ли.

– Осторожнее там, – предупредила я.

По дороге сюда мне попалась пара беспилотных