Никто не знает Сашу - Константин Потапов

Справа – тётя Рита, необъятная баба с кудрявой головой, тяжелеными кулаками, лениво орала матом, если хлопали дверью, старшая по подъезду. Муж – конечно, маленький, сухой, с острым внимательным лицом. Лет пять назад несли стонущую Риту к «скорой» всем подъездом, ноги, ноги, ухнув, уложили. Я всё думал, как будем обратно. Не пришлось.

Слева – за кожаной дверью, с врезавшимися, точно пули пуговками – дядя Игорь, седой психопат, вечно что-то красит, старый сколько помню, в зелёных очках, с радиоприёмником, ты вырос засранцем, потому что тебя не пороли, а меня – пороли. Повесился. Дочь красивая, внучка – моя ровесница – выросла лесбиянкой, водит «Волгу»….

(Щербинки ступенек врезались в память, поворот, плитка, где в царапинах всегда виделся степной пожар)

2-й.

Справа – Лёха, переехал из соседнего подъезда, с бешеной лайкой, родители в ссорах и кодировках, отец флегматичный, вылитый Балуев, вёз в больницу на джипе, когда мне сломали нос, платок дайте ему, салон заляпает. Жена с ёжиком, нервной худобой, в коей таила красоту, иногда нас стригла.

Напротив – тётя Ася, красивая, но пьющая, что-то мягкое и навязчивое из детства, дай откушу щёчку. Сын Толик научил нас курить, а сам стал легкоатлетом. А как вышел из формы и возраста – переделался в тяжёлого, раскачался до неузнаваемости. И только улыбка, хитрая, та – Толик.

(Пролёт, отломанный деревянный поручень на железных перилах – цикл из четырёх вертикальных полосок: извилистая – прямая – скрученная – кубическая – её больше всех любил, сжимал в кулачке угловатый металл).

3-й

Королёвы. Старший играл на аккордеоне, проснёшься студентом с похмелья, а снизу звук. Мать умирала, отец – усталый усатый мужик, клетчатая рубашка в пятнах мазута, старая «Нива». Бабка строгая и все звонила, если шумели с сестрой… Сарра Паллна. Покойная.

Напротив – вежливая будто напуганная пожилая пара, мужчина с добрым лицом-булкой, вроде бывшие гэбэшники… Переехали?

(Между 3-м и 4м в центре бордовой плитки – белый прямоугольник. По нему – запыхавшийся с санками; с портфелем и сменкой; пьяный с гитарой, понимал – следующий).

4-й.

Справа – Люда, мамина подруга, тоже стригла, съехали, брат алкоголик, пил по-чёрному, по-чёрному и кончил, сгорел во сне от сигареты. Заплаканная мать, добрейшая бабка, приходила к нам: звонить Люде, а он не открывал, ломали дверь пророческие пожарные, кидался мебелью, орал, мать всё прощала

И вот – напротив, новая, но уже постаревшая с ремонта нулевых, деревянные ромбики, ткнуть в глаз звонку, но стой, что наверху?

Прямо над нами, сивый Васёк, мать – продавщица в киоске, где мы покупали портвейн, хранили взаимное инкогнито из-за низкого окошка. Дерзкая, скуластая блондинка, красивая, неподвластная времени. А вот сестра – сумасшедшая, ходит по квартире кругами на каблуках – проснёшься – снизу аккордеон, сверху приближается цокающий пунктир, поворачивается, уходит и обратно… Их мать – сморщившаяся старушка, не здоровалась – глухая. На всех четверых – словно одно скуластое лицо.

Напротив – дед, пузатый, с седой курчавой бородой, мощным лбом, точно Карл Маркс, что-то всегда насвистывал, счастливый, деловой – писал иконы, ходили к нему священники в рясах…

…Саша постоял у надписи «Королёв – сука» и двинулся вверх. На 1-м всё без изменений, Игорь плитку переложил, у Аси уведомление от коллекторов во всю дверь, 3-й – ремонт, хлам, переезжают после смерти Сарры Паллны, выше тоже продали – семья с детьми, самокаты на площадке, деревянные ромбики, звонок…

– Привет, сынок!

Они обнялись, неловко, он нагнулся к ней, родной запах, поцелуй в щёку, как бежать из детского сада сквозь снег – к ней, а она в белом-синем комбинезоне в центре зимы, спустя 26 лет, здесь, в прихожей, мама, мама.

Он каждый раз удивлялся не тому, как мама менялась – скорее как-то уменьшалась, чем старела – а тому, как он быстро привыкал к ней новой. Будто она всегда была такой. Недавно он пересмотрел трясущуюся хронику из девяностых, где мама – почти ровесница, да ещё удачно попавшая платьем в повторившийся виток моды – и был ошарашен разницей.

Он сидел на кухне, дверь в холл была закрыта, и дверь в зал закрыта – он спит – они общались вполголоса. Мама хлопотала, расспрашивала, говорила, разогревала, предлагала то, это, пятое-десятое, сыр, сырники, щи, пирог. Саша улыбался, тоже соскучился, думал лечь сразу, но теперь хотел доставить маме удовольствие. Её рассказ про дела Ани и отца шёл мимо, как Саша не пытался вникнуть. Взгляд блуждал по кухне и с изумлением замечал, как быстро квартира зарастала хламом – чашками, полотенцами, пластиковыми контейнерами, салфеточницами, подставками, тарелками, коробками, статуэтками, пузырьками отца… – так началось с его отъезда, будто родители заполняли пустоту, но он льстил себе. Скорее – просто захлёстывало время, не успевали разгребать поток.

– Ты что-то бледный? Приляжешь? В душ? Ты как спал?

– Прилягу. В душ и прилягу. Может, до завтра.

– Ну хорошо. Я тебе чистое постелила, полотенце там… Поспишь, и отец проснётся…

– Хорошо.

– Ну вы что там, – мама смотрела на него, – с Ксюшей-то? Всё? Ты хоть сказал бы.

– Да… Так всё это. Спонтанно.

– Ну ясно. Бывает, сынок. А с этой девочкой, Ритой что? Вы не вместе?

Саша вспомнил, как Рита бросила его в Индии без денег, сбежала.

– Нет, мам. У нас всё было… так.

– Ясно. Ну, не переживай.

– Ага.

– По чьей инициативе развелись, если не секрет?

– Да, – Саша мучил кусок пирога – по общей, как-то.

– Ну ясно.

Мама смотрела на Сашу. Саша посмотрел в стол и сказал.

– Ну… скорее… по её.

– Ох, сынок.

– Вот. – ему уже было сложно сдержаться.

– Ну ладно. Ладно, сынок. Всё наладится – она обнимала его, шептала, а он всхлипывал словно ему снова пять. Дома. Он дома. Он снова дома. Это длилось секунд 20. Я дома. Потом очнулся, отвёл красное лицо:

– Ладно, мне надо поспать

– Иди-иди, сынок.

… растянулся на простынях, жалея, что сладость высыпаться всегда отложена, ей нельзя насладиться сейчас, а только после, как смотришь на маму в хронике, а она – другая, а засыпание мучительно как мамино платье синее джинсовое где она другая но видишь только после выспавшись повзрослев оглянувшись в детство а всё другое только платье синий провал…

– Саш? Спишь?

… то ли сутки, то ли пять минут. Голова горячая, слюнка по щеке. Телефон, сколько, двадцать минут всего спал…

Саша заранее подпёр дверь креслом, но он стучался.

– Я сплю.

– Ясно, ну ладно спи…Как доехал-то?

– Нормально. Более-менее.

– Ясно, ну ладно. Концерты-то нормально прошли?

– Да. Я сплю,