Жити и нежити - Ирина Богатырева

– Чёрт. Надо Юлику сказать, чтобы убрался здесь. Чёрт-те что на полу. Юлик! Юлик! А, шут с ним.

– Их нет?

– Нет. Отпросились на ночь.

– Отпросились? Что это значит?

– Да пусть погуляют. У них девочки. Весна. Пускай.

Час от часу не легче. Я опускаюсь на диван. Правда, что-то ненормальное творится в этой жизни. И с Яром. И со мной. Ещё и эти двое…

– Это хорошо, что их нет. – Яр подсел рядом. Он возбуждён. Заглядывает в глаза. Прощения, что ли, просить собрался? Я не могу вспомнить брата таким. – Я поговорить хотел с тобой. Хотя нет. Погоди.

Он срывается – и уже у рояля.

– Скажи, сестрёнка, что делает человек, когда попадает в трудное жизненное положение? Когда оказывается перед неразрешимой дилеммой, например? – спрашивает и исчезает под роялем.

– Не знаю, – пожимаю плечами, не понимая, к чему он. – Ищет выход?

– А если выхода нет? – звучит голос снизу. Я нагибаюсь, чтобы увидеть его. – Не подглядывай! – Он что-то быстро прячет за спину и идёт ко мне.

– Наверное, у людей не бывает, что нет выхода.

– Ты заблуждаешься. Сразу видно, что ты не знаешь людей. – Он садится рядом. – Человек, попав в безвыходное положение, пьёт. Это помогает найти выход. Выпьешь со мною, сестрёнка? – Он жестом фокусника достаёт из-за спины бутылку. Я вздрагиваю. Думала, будет водка. Оказалось, красное вино, густое даже на вид.

– Ты спятил? – пальцем кручу у виска.

– Нет, – отвечает и не сводит с меня глаз. Мне не нравится его взгляд – только что кривлялся, и вдруг становится видно, что это была только игра. Вот сейчас он настоящий. С такими остановившимися глазами. – Выпьем, сестра. Давай докажем себе, что мы люди.

– Яр, опомнись. Даже человеку это не помогает. А нам просто нельзя.

– Нельзя? Кто сказал, что нельзя? Что с нами будет? Ведь нам нельзя умереть. Нельзя же, да? О, если бы только было можно! Я бы давно уже выпил – если бы это было так просто! Я вот иногда думаю, как это – умирать. Пытаюсь представить. – Он снова отходит к роялю. Ставит бутылку на крышку, извлекает откуда-то два фужера, протирает их белым платочком и рассматривает на просвет. – Ну как это, а? Вот ты лежишь и цепенеешь. Так. Резко падает температура тела. Так. Отключается зрение. Пропадает слух. – Он протёр фужеры, открывает штопором бутылку. Я смотрю завороженно. Есть что-то дьявольское в том, как он это делает и говорит. – Исчезает обоняние. Тактильные ощущения. А между тем сознание остаётся. Ты лежишь, уже не дышишь и ничего не можешь. Ни сделать, ни сказать. Бревно бревном, представляешь?

– Ужас, – говорю еле слышно.

– Ужас. Конечно! – радуется Яр непонятно чему. – А дальше? Куда девается сознание? Оно же всё воспринимает. Оно как в клетке, а понимает всё. Ну, смотри. – Он вдруг резко отодвигает бутылку и фужеры на край, запрыгивает на рояль и ложится. – Вот так лежит. Ничего не видит. Ничего не чует. Ничего не слышит. Сердце бьётся всё реже. Тук. Тук, тук. Тук. Почти не бьётся.

Замолчал. Вытянулся и лежит неподвижно. Я жду. Минуту. Другую. Потом медленно подхожу к нему. Он лежит, расслаблен, лицо без выражения. Яр и не Яр. Как мёртвый. Мне и странно, и страшно. Зачем это его лицедейство? Подношу к его носу ладонь. Не дышит. Кладу руку на сердце. Не бьётся.

– Не бьётся, – констатирую.

– Да, знаю, не бьётся, – отвечает брат и открывает глаза. – И что с того? – Садится на рояле, свесив ноги. Расстроен. – Толку-то. Оказывается, это не смерть. Для смерти не хватает чего-то еще.

– Чего?

– Чего-чего. Если б я знал… Ты пробовала когда-нибудь себя ранить? – вскинул он на меня глаза.

– Нет.

– И не пробуй. Бесполезно. Кровь не идёт. Кожа плохо рвётся. Даже боли не чувствуешь. Хочешь, покажу? – Он берёт с рояля штопор и нацеливает себе в ладонь. Я морщусь.

– Не надо.

– Хорошо. Не буду. А ещё, говорят, люди перед смертью жизнь вспоминают. И я вот думаю иногда, что бы я вспоминал?

– Джуду?

– Ну нет! – хмыкает. – Наверняка в последний момент вспомнится какая-нибудь ерунда. До обидного. Например, как торговался в Барселоне на рынке из-за бычьего хвоста двести годочков тому назад. Или трое шелудивых нищих под стенами Иерусалима времён Империи.

– Каких ещё нищих?

Но он не отвечает. Вдруг ныряет глубоко в себя. Нездешний взгляд, и я вспоминаю то, что бормотал он в ночь, когда Александр нас покинул. Пятого дня месяца нисана солнце рано встало над Иерусалимом. И ноги, белые пяточки и белые пальчики маленькой смерти…

– Слушай, хватит на меня дуться! – Он резко оборачивается, вернувшись в реальность. – Я ни при чём, ты сама знаешь. Да, я был не прав, признаю. Наши люди – оба замечательные. Что твой, что моя. Каждый по-своему. И никто не виноват, что всё так сложилось.

Да, конечно, ты прав, Яр-братишка. Никто не виноват. Ни ты, ни я. Ни Ём. Ни Джуда. Просто так сложилось. Клубок судеб.

– Ни ты не виновата, – продолжает он, – ни я, что поступлю так, как хочу. И что я буду первым. Обязательно буду!

И показывает мне язык. Смеётся в глаза.

– Ах ты! – замахиваюсь на него, но он соскакивает с рояля и бежит. – Ну постой. Попадись только мне!

Яр хохочет и дразнит меня. И я тоже смеюсь. Носимся, как дети, вокруг рояля.

– Ну всё, загоняла. – Он останавливается на том месте, где начал, и я врезаюсь в него. Сгребает меня и прижимает к груди. Стоим и глубоко дышим, и радость играет в венах. Слышу, как у Яра в груди бьётся сердце. Всё-таки бьётся, слава богам!

– Так выпьем же, сестрёнка! – Он берёт бутылку. – Выпьем, чего нам терять!

Наливает вино. Бордовая жидкость плещет в фужеры, оставляя на стенках густой след. Откуда только достал такое? Я вдруг представила, как изменилось бы у Ёма лицо, предложи я ему этого вина.

Ём. Я и Ём. Всё кончится – и никогда не повторится. Ни он, ни эти бульвары, ни весна, ни Москва. Всё кончится – и никогда не вспомню о нём. Всё будет, и я буду, и новые люди – а любовь останется здесь, с ним, в этой жизни.

А Яр, выходит, наоборот. Будет помнить Джуду всегда. О, Лес! Я не знаю, что более жестоко.

– Выпьем, брат! Нам нечего с тобою терять!

– Я так и знал, сестра! Всё-таки мы похожи. Держи!

Он вручает мне бокал, садится на подлокотник, с ногами на диван. Я – на другой.

– Подумать только: вот мы сидим и глядим друг на друга. Всё бренно. А мы с тобой отчего-то остаёмся, – бормочет Яр. – Давай же как люди. За тебя! Или как? За что обычно пьют люди?

– За любовь?

– Отличный тост. За любовь! За то, что наши люди нас счастливей!

– За что же тут пить, Яр?