Стыд - Карин Альвтеген

Придя домой, она, даже не раздевшись, направилась в ванную и приняла две дозы транквилизатора. Она выписала его одновременно со снотворным, но только сейчас впервые выпила эти таблетки.

Она не могла больше терпеть.

Пошатываясь, прошла в гостиную, ждала, когда средство подействует. Считала каждую секунду, каждый миг. У нее было ощущение, будто ее собственное тело ей мало, и оно вот-вот начнет давать трещины. Она вот-вот взорвется.

Мобильный телефон. Он звонил и звонил, сигнал сводил ее с ума, но она не решалась выключить его. Телефон был доказательством того, что где-то существует хорошо организованная реальность, обрыв связи с которой может завести Монику как угодно далеко. Она и так уже не понимала, как оказалась в этой ситуации и что ей нужно сделать для того, чтобы все поправить.

Ну вот, наконец.

Наконец она почувствовала, как отчаяние отпускает, ей уже не больно, еще чуть-чуть — и станет совсем легко. Она уже может дышать. Стоя посреди гостиной, она с благодарностью принимала это освобождение. Белые стены, особенность интерьеров Стокгольма. Странно, что белый подошел даже для ее квартиры. Но в каком-то смысле хорошо. Ведь нет ничего невозможного. Дышать. Ей нужно спокойно размеренно дышать. Остальное не важно. Сейчас она ляжет на диван и будет правильно дышать.

Красные кирпичные стены. Подвал. Она в подвале, но не знает, что это за подвал. Дверей нет. Она ощупывает шершавый кирпич, надеясь найти впадину, трещину, хоть какой-нибудь признак отверстия, но ничего нет. Неожиданно она понимает, что в стене замуровано тело человека, она не знает, кто это, но знает, что замуровала его сама. Она слышит звук и оглядывается. Ее мама, стоя на коленях, сажает в землю цветок орхидеи. В руках у нее кусочек хлеба, она раскрошила его и бросила на пол. Columba livia. Рекомендуется подавать с тушеными лисичками. А потом поезд. Пернилла стоит на рельсах, гудок все громче и громче. Моника бежит изо всех сил, но не успевает, не успевает спасти. Нужно сделать так, что гудок умолк. Нужно его остановить.

— Алло?

В руке у нее неожиданно оказывается мобильный телефон. Она у себя дома, в гостиной, на ней верхняя одежда, она в растерянности.

— Здравствуйте, это Пернилла.

Этот голос вернул ее в реальность, но все ощущения по-прежнему были притуплены. Она находилась на безопасном расстоянии от всего, что ей угрожало и могло вызвать боль, даже тело не реагировало. Сердце билось размеренно и ровно.

— Здравствуйте.

— Я только хотела узнать, как вы себя чувствуете. В последний раз вы очень быстро ушли, и я подумала, может быть, вы заболели.

Заболела. Эхо повторяло каждое слово Перниллы. Заболела. Может быть, она заболела? Если она заболела, то она имеет право на день-другой воздержаться от выполнения своих обязанностей. Разве она не заслужила этого? Всего на пару дней? Она так устала. Ей обязательно нужно выспаться, и ей станет лучше. Она сможет все тщательно продумать, составит план, как ей двигаться дальше, как ей сделать так, чтобы всем было хорошо. А сейчас она просто устала. В ее мозгу происходит что-то такое, что ей не подчиняется. А если она поспит, ей сразу станет лучше.

— Да, я заболела. Лежу дома с температурой.

— Ой, вы, наверное, заразились от Даниаллы, ей тоже плохо.

Моника не ответила. Если Даниэлла заболела, она должна ехать к ним. Она обязана, но у нее не было сил. Ей нужно спать.

— Не буду вам мешать, раз вам плохо. Дайте знать, когда поправитесь. А если вам что-то нужно, в магазин сходить или что-то еще, просто звоните, и все.

Моника закрыла глаза.

— Спасибо.

Она отключила телефон, потому что больше не могла выдавить из себя ни слова. Сил стоять не было, она села на пол. Обхватила руками колени, спрятала лицо. Таблетки не позволяли ей углубляться в размышления — мысли просто плыли мимо ее сознания. Зыбкая грань между жестокостью и заботой. Что есть зло? Кто определяет правила? Кто взял на себя право найти истину, которая при любых обстоятельствах и для всех без исключения будет оставаться истиной? Она хотела только помочь, исправить, сделать так, чтобы это необратимое «никогда» содержало в себе хотя бы толику утешения. Потому что все можно исправить, нужно просто очень постараться. Так должно быть. Должно!

Она всегда будет рядом с Перниллой, иначе просто невозможно. Она по-прежнему будет подчиняться, будет рядом, пока Пернилла в ней нуждается. Она забудет о собственной жизни. И все же она понимала, что этого недостаточно. Она отняла у Пернилы не лучшую подругу, а мужа и отца ее ребенка. Она выпрямилась и, не мигая, ничего не видящим взглядом уставилась в стену. Как же она раньше этого не видела, ведь есть же решение. В жизни Перниллы должен появиться новый мужчина. Мужчина, который займет место Маттиаса — то место, которое сама она никогда занять не сможет. Он станет отцом для Даниэллы, будет их обеспечивать, он даст Пернилле любовь, которую отняла смерть Маттиаса.

Моника встала, сняла пальто и бросила его на пол. Почувствовала, что теперь ей стало легче. Если она сделает так, чтобы Пернилла встретила нового мужчину, ее миссия будет завершена, она выполнит свой долг. Они смогут продолжать общаться как подруги, и Пернилла никогда не узнает правду.

Моника выполнит свой долг перед Маттиасом.

Она прошла в спальню и извлекла из упаковки таблетку снотворного. Прежде всего нужно выспаться. Нужно хорошо поспать, чтобы мозг снова ей подчинялся. После этого она сможет приступить к выполнению новой задачи. Она пойдет с Перниллой в ресторан, они поедут вместе за границу, Моника разместит от ее лица объявление о знакомстве в Интернете и в газетах.

Она все устроит.

Все снова будет хорошо.

Она разделась, бросив одежду на пол. Уснула мгновенно, убежденная, что ей наконец удалось найти выход.

Май-Бритт сидела в кресле, не зажигая свет. Тени от предметов становились темнее и гуще — и наконец накрыли собой все пространство.

Шесть месяцев.

Поначалу она совсем ничего не чувствовала. Шесть месяцев — это просто отрезок времени. Двенадцать месяцев — это год, шесть — полгода, ничего особенного. Она пересчитала по пальцам. Двенадцатое октября. Двенадцатое октября плюс шесть месяцев. Успеет наступить апрель. Осень, зима и часть весны.

Двенадцатое октября.

В ее жизни эта дата наступала много раз, хоть Май-Бритт и не помнила, что именно происходило в эти дни. Они проходили незаметно, как и любые другие. И только сегодняшняя дата особенная. Это последнее двенадцатое октября. Май-Бритт просидела в кресле четыре часа — а значит, в последний день двенадцатого октября жить ей осталось на четыре часа меньше.

Ее пугало не то, что придется расстаться с жизнью. Бесполезное время текло мимо нее уже много лет. Жизнь уже давно не предлагала ей ничего интересного.