Сибирский кавалер - Борис Климычев

Из носа лодки на берег спрыгнул Александр Николаевич.

Девильнев пожал его руку:

— Не испортила ли вода ваше платье?

— Пустяки! По сравнению с тем, что мне могли отсечь голову, это не очень большое неудобство.

Карета быстро провезла их по нижнему городу, копыта звонко простучали по настилу моста через Ушайку, подняла на крутую гору.

— Это есть мой Версаль! — простер руки Девильнев. Радищев, оглядев все вокруг, сказал:

— Завидую. Просто райский уголок. Такая пересеченная местность. Холмы, увалы, реки, ручьи. И вы — на вершине с этими остатками древней крепости, в доме, утопающем в зелени! Поистине этому могли бы позавидовать и короли.

— Тем более, что некоторым из них теперь не позавидуешь! — добавил Девильнев.

В доме коменданта собралась шумная компания. Главные томские чиновники, конечно, состояли в масонской ложе, как и Радищев. Имперская власть была далеко. В Сибири народ вольнолюбивый и самостоятельный. Гремела музыка, и тосты звучали один за другим: за свободу, за науку, за искусство. Говорили о событиях в Петербурге, во Франции, в Америке. Вспомнили французского изобретателя Алекса Дутатье, который недавно изготовил первые искусственные зубы из фарфора. И конечно, вспомнили братьев Монгольфье. Они изобрели воздушный шар, и человек наконец-то смог подняться в небо. Как это все чудесно и удивительно! Поистине — для науки нет невозможного.

И на следующий день Александр Николаевич отправился на базар. Томичи несколько были удивлены тем, что сей знаменитый человек закупает не только кожу, но зачем-то покупает огромное количество бумаги и прочнейшего рыбьего клея-карлука.

И настал день, когда Шегереш, Данилка Хват и Санька Бухтарма на Воскресенской горе возле крутого обрыва развели огромный костер. Над ним поместили сооруженный Александром Николаевичем шар. Толпа зевак на Соляной площади все росла:

— Взлетит? Не взлетит?

Шар взлетел под приветственные крики и проклятия толпы. К шару была привязана корзинка, в которой помещались две куклы, изображающие кавалера и барышню. Шар умчал их за реку, за далекие хвойные боры. Александр Николаевич улыбнулся Фоме Фомичу:

— Вот видите, дорогой комендант, если сделать такой шар раз в сто больше, то он сможет поднять и лошадей, и кареты с людьми. Тогда мы сможем путешествовать через леса, реки и горы с необычайной быстротой и удобством. Ни тебе тряски, ни возможности свалиться в воду…

А вскоре Радищев уже следовал дальше, в Илимский острог.

В августе 1791 года он писал А. Р. Воронцову из Сибири:

«После очень утомительной дороги, вследствие непрестанных дождей, я добрался до Томска в три недели и один день. Большая часть наших повозок поломалась. Это заставляет нас пробыть здесь несколько дней. И запастись колесами. Жители Томского уезда, кажется, живут в большем довольствии, чем многие другие. У них есть сбыт рыбы своих припасов на Колыванских рудниках. Пастбища громадны, земля родит хорошо…»

Радищев был прав. Томская земля давала хорошее прокормление своим людям. Но комендант Томска знал еще и другое: народ тут сборный и здешние обычаи, здешняя жизнь — это сочинение, вроде книг про моряка Робинзона Крузо.

Девильнев нашел в ящике стола пожелтевший пергамент: «Элексир магистериум панацея: тинктура красный лев, белый лев, зеленый лев, стойкая кровь красного льва…» Оракулы, сонники, травники. Книги по теургии, тавматургии, психургии, каббале, магии, таро, астрологии, алхимии, герметической медицине, мистицизму, телепатии, ясновидению, хиромантии, графологии, физиогномике… Все это им прочитано. Но сделало ли всё это его хоть чуточку счастливым? Не пустишь душу в ад, не станешь богат. Он знает, что «золото» и «любовь» — на латыни одни и те же буквы, только переставленные в разных комбинациях: ламур — аурум. Где его золото? И где его любовь?

Дохнуло чем-то юным, давним. Мечтами о бессмертии, о вечной любви. Рядом — старинная книга: «Регведа индийская». Написана в 1580 году до нашей эры. Говорится в книге про нетленное око в вечно сущих просторах Вселенной.

— Войяж эн сибирьен! — задумчиво говорит комендант Девильнев. — Вояж длиной в целую жизнь. Сет магнифик![33]А может, наоборот, ужасно? Сет магнифик! Чем занимался все годы? Ремонт почтовых дорог, мостов, поимка беглых крестьян, ссыльных. Набор рекрутов в армию и на корабли, сбор таможенных пошлин, оброк, купецкие сборы.

Я сижу тут на краю огромного болота, может быть, самого большого в мире. Под болотом железо водится, бьют из него теплые ключи, отчего оно не замерзает, поросло тайгой, и там скрываются пришедшие жить без паспорта и государства, как бог на душу положит. Они устроили потайные тропы, забили сваи в дно на несколько вершков от поверхности, идти надо по сваям, по колена в воде. Но те тропы невидимые никто указать не может. Только слышно, что в центре болота, поросшего вербой и талинами, колокола бьют. Ложки деревянные, посуда деревянная, даже била колоколов — деревянные. Рассказывают, что зимними ночами на заимках белые старцы, в белых рубахах с малиновыми узорами, перебирают струны гуселек, поют былины о Святогоре, Вольге, Микуле Селяниновиче, райских птицах Сирин. Там и разбойники есть, а не пройдешь к ним.

А старые томичи — кто? Тоже выходцы из разных стран: жил в прежние времена иконописец грек, так от него пошли Гречаниновы, от поляков — Ляховы, от Литвы — Литвиновы, есть и Францужанины. Видно, какой-то француз тут много раньше Девильнева обжился. Были бы у Фомы Фомича дети, так они уже в третьем колене забыли бы и язык французский и обычай. А сам он теперь — кто? Ни француз, ни русский, ни католик, ни православный. О науке и просвещении в своей масонской ложе печется. О государственной пользе по службе радеет. Воевал, служил, а теперь о женитьбе, о детях и думать поздно.

Девильнев глянул в зеркало, криво улыбнулся и прочел полузабытые стихи:

Жениться он не стал в свои младые лета,

Тогда, как говорят, умел он делать это.

Он взял жену на склоне дней,

Но что он будет делать с ней?

Солнечно. Окна открыты в комендантский сад. Золотится и пурпурится листва. Плотники завершили кровлю первого придела Воскресенской церкви. Слышны их звонкие голоса. А кажется, давно ли бросил Девильнев в фундамент этой чудо-церкви серебряный луидор, с изображением Людовика Четырнадцатого. Бросить-то бросил, а что из сего получилось? Не успел раствор застыть, как сей луидор незаметно сумел выковырять старикашка Мартын Белый. И вскоре он уже пришел в кабак, имея в ухе серьгу, изготовленную из этого самого луидора. И что делать с вором? Кинуть его в ямшоную? Но там уж места нет, весь город в яму не уторкаешь.

Тайная канцелярия в подвалах магистрата. Преступников привозят в зарешеченных каретах. Все встречные мальчишки стреляют в них из своих пращей чрез решетку. И нередко попадают в караульных, которые сидят в карете рядом с арестантами. В центре возле магистрата на эшафоте бандитов забивают в колодки и оставляют на ночь около позорного столба. Рядом солдаты с ружьями, с примкнутыми штыками, всю ночь с них глаз не спускают, костер жгут. А утром их ведут на допрос. Строгостей хватает, а толку пока мало.