Удар отточенным пером - Татьяна Шахматова

– Миллер довольно заметно нервничала. Неожиданное появление Виктории выбило ее из равновесия, – сказал я, игнорируя его тон. – Это может указывать только на одно – ее действительно предупредили, что Вики на процессе не будет. Сделать это могла только Юля. Нас троих я исключаю сразу, так как это было бы совсем глупо.

– Это тоже лингвистика? – обратился юрист к Виктории.

– Это скорее психология, – усмехнулась она. – Кунштюки, основанные на чтении эмоций. Дело в том, что мой племянник пытается доказать, что общение невозможно без того, чтобы не проверять, вспотели ли у собеседника ладошки.

– А вы не согласны?

– Только отчасти.

– Мне просто любопытно, – настаивал Селиверстов, обращаясь к Вике. – Вы ведь изучаете коммуникацию, а человек в каждое слово вкладывает эмоции. Как же без них?

Она посмотрела на Селиверстова с явным интересом.

– Коммуникация переоценена. Все эмоции направлены лишь на отражение, – охотно пояснила тетка. – Люди считают хорошим общением только то, когда другие напоминают им о том, о чем они и сами знают. Я полагаю, что эмоции могут дать что-то, но в целом они избыточны для анализа. Хороший лингвист может прочитать эмоциональное состояние по тому, как собеседник подбирает слова, как выстраивает стратегию речи. Даже интонация бывает не нужна. Хотя, конечно, она способна помочь. Вот, например, вы, Владислав Юрьевич. Сейчас вы испытываете не только удовлетворение от процесса, но также досаду и даже злость. Вы до последнего не спрашивали, что я написала в экспертизе и что именно Юля могла бы передать Миллер. Вы пытались обойти этот вопрос, так как вам обидна сама мысль о том, что вы ошиблись в вашей помощнице. Вы – привыкший держать на контроле целый завод! Но вы сказали «к сожалению». Из этого я делаю вывод, что с экспертизой вы все-таки ознакомились и прекрасно знаете ее содержание. Поэтому точно знаете, что Юля передала Миллер копию документа. Именно об этом вы и сожалеете. «К сожалению» – это вполне определенная оценка свершившегося факта.

Селиверстов молчал, взгляд его стал немного удивленным, но возражать он не пытался.

– Опасная вещь – лингвистика, – наконец проговорил юрист.

– Страшнее пистолета, как сказал классик.

Селиверстов помолчал и спросил, уже не скрывая грусти в голосе:

– Что же за ведьмовские чары у этой Миллер? Почему Юля пошла у нее на поводу?

Вика улыбнулась с выражением кошки, безнаказанно укравшей сметану:

– Мне она сегодня тоже предлагала всероссийскую, а если повезет, то и мировую научную известность.

– Взамен чего? – насторожился юрист.

– Взамен проигрыша, конечно.

– О боже мой! Вы же говорили, что ей нечего вам предложить?

Виктория рассмеялась:

– Я и сейчас так говорю. Университетская наука и слава академического ученого меня давно не интересуют. Она цепляла меня на старые крючки.

Селиверстов поднялся, прошелся вокруг кресел и стола, разминая поясницу.

– Кстати, Саша, – обратилась ко мне тетка. – Эмоций у Ады Львовны сегодня было на троих. Вопрос только в том, что эмоции можно сыграть, а вот порядок и подбор слов и выражений – процесс, поддающийся контролю гораздо хуже, даже если человек специально следит за словами. До заседания она играла, а вот на суде ей было уже не до игр.

Мне казалось, что Примадонна ни разу не прокололась, и было интересно послушать версию Виктории.

Виктория тоже встала и прошлась вдоль окна.

– Ты не обратил внимания, – она развернулась на каблуках, – что Примадонна постоянно отделяла меня от всех других своих Галатеек на уровне использования местоимений. Была использована тройная оппозиция. «Я» – «они» (другие девочки) и «вы» (Виктория Берсеньева).

– Но ведь она как раз и говорила о том, что все другие – неудачный проект, а ты удачный. Разве нет?

Хитрая ухмылка Вики свидетельствовала о том, что я не догоняю.

– Нет, этого она как раз не говорила. Миллер затуманила тебе голову всеми этими своими наклонами, вздохами, хлопаньем глазами и перекладыванием ног – тоже мне основной инстинкт. А сказала она только то, что сказала. Я могла бы стать удачным проектом. И единственное условие, которое было озвучено, – это слить суд и тем самым сохранить отношения. А там дальше розовые дали туманных перспектив. Больше она ничего не обещала.

– Я уже начал думать, что вы откатываете самому дьяволу, когда отгадываете. Но после объяснений все действительно выглядит логично, – встрял Селиверстов и тут же был перебит Викой.

– Упаси вас боже, если б я угадывала! Мы бы с вами были в самой глубокой из всех возможных… ям.

– Простите, Виктория, – примиряюще улыбнулся он. – Конечно, то, что вы делаете, это наука. Настоящая большая наука, а местами и искусство…

Он запнулся и, улыбнувшись еще более приветливо, продолжил:

– Я лишь хотел сказать, что рад работать с таким профессионалом…

Виктория вежливо улыбнулась в ответ, но уже через пару секунд лицо ее вновь стало серьезным:

– Ну ладно, шутки шутками. С Миллер мы как-нибудь разберемся. Все эти ваши дела о защите чести и деловой репутации мы, уверена, выиграем. «Рабочая сила» даст опровержение, потом за нарушение закона о СМИ газету закроют. Вы ведь этого добиваетесь – закрыть газету, разогнать профсоюз?

– Совершенно верно, – ответил Селиверстов.

– Это дело десятка-другого процессов, – проговорила Вика и, помолчав, словно раздумывая, сказать или не сказать, наконец решилась: – Только что вы все-таки собираетесь делать с теми бандитами, которые стоят за профсоюзом? Если это не секрет, конечно.

Селиверстов замер. Он тоже перестал улыбаться, передернул ртом, и две глубокие волевые складки от носа спрятали от нас галантного и светски обходительного Вилли Вонка, явив как будто совершенно другого человека.

– На данный момент мы воюем с профсоюзом, во всяком случае в рамках вашей компетенции, – хрипло проговорил юрист, подчеркнув словосочетание «ваша компетенция».

Виктория посмотрела на него внимательно и пожала плечами:

– Ну как знаете.

Она поднялась и взялась за сумочку. Я тоже был вынужден вылезти из кресла.

– Тогда мы пойдем. Суд по следующей статье уже завтра. Надо готовиться.

Она формально поблагодарила за процесс и направились к выходу.

– Виктория, как человек, работающий с информацией, вы должны понимать, что чрезмерная осведомленность настораживает и даже пугает, – услышали мы вслед.

Держась за поясницу, Селиверстов в два стремительных по его меркам прыжка оказался у лестницы, перекрыв нам путь. Лицо его перекосило от боли. На сей раз язык тела и русский язык говорили одновременно, и оба достаточно красноречиво: юрист был удивлен, напуган и страшно мучился от боли в спине.