Кошка в светлой комнате - Александр Бушков

Видимо, Тарантул успел все же подключить какие-то защитныесистемы. Взрыв бухнул преждевременно. Панарин пролетел спиной вперед через зал,ударился об стену и сполз по ней на пол. В коридоре притихли.

Обморок длился не долее нескольких секунд. Панарин провелладонью по лицу, смахнул кровь и копоть и с радостью убедился, что глаза впорядке – просто густой дым заволок зал. В коридоре опомнились, и град ударовобрушился на дверь.

Панарин добрался до окна, высадил его всей тяжестью тела испрыгнул со второго этажа. Упал. Вскочил. Рвущая ветвистая боль в боку скрючилаего, но он страшным усилием выпрямился и заковылял, шатаясь, к зданию дирекции.Кровь капала на асфальт, в висках ломило, голова кружилась. Может быть, этобыла его последняя дорога. Может быть, нет.

Держась за стену, он вышел на площадь. Там поблескивалашеренга знакомых лимузинов, у головного сгрудилась комиссия в полном прежнемсоставе, а чуть подальше стояли у огромного голубого автобуса человек тридцать– все с чемоданами, все в необмятой летной форме, очень молодые. Все: икомиссия, и новобранцы аэрологии, – смотрели в сторону летного поля, гдечто-то с грохотом рвалось и в вышину плыли дымы.

Держа пистолет в опущенной руке, Панарин давил на спуск,пока не кончилась обойма. Пули с визгом рикошетили от асфальта и улеталинеизвестно куда. Своего он добился – все, кто был на площади, повернулись кнему, он увидел недоумевающие, испуганные, удивленные лица, криво улыбнулся иоттолкнулся ладонью от шершавой бетонной стены.

Стояла мертвая солнечная тишина. Все смотрели на Панарина, аон, шатаясь, едва удерживая равновесие, брел к ним, перемазанный в крови икопоти, с застывшей на лице улыбкой и поблескивающим на лацкане прожженнойкуртки орденом Бертольда Шварца первой степени, брел и мучительно пытался найтислова, чтобы рассказать Истину.

Седой краснолицый Тихон что-то повелительно рявкнул, махаялапищей, и несколько молодых пилотов, нерешительно потоптавшись, бросились кПанарину. Панарин приободрился, хотя боль ветвилась, вгрызалась, рвала тело, ичто-то стеклянно позвякивало в мозгу. Он был обязан найти нужные слова, иначеполучится, что все делали зря, он был обязан сказать все от себя и от тех, ктоуже ничего никогда не скажет, кто улетел и никогда не вернется назад. Что?

Панарин медленно протянул пронизанную болью руку, чтобыопереться на плечо молодого пилота, выдохнул сквозь розовую пену на губах:

– Господа альбатросы! Отлетались!

АКАДЕМИЯ НЕВООБРАЗИМО РАЗВИТОЙ НАУКИ СЕКТОР ИЗУЧЕНИЯ СТРАНЫЧУДЕС

Всему летному, научному и инженерно-техническому составуПоселка

Коллеги! Друзья!

Долгие годы вы с неиссякаемой энергией и яркой храбростьюштурмовали тайны Страны Чудес и добились немалых успехов на тернистом путипознания в эпоху невообразимо развитой науки. Потери не страшили вас. Трудностине пугали. Тлетворные веяния не затронули. Ваши мужество, стойкость, летноемастерство, нравственная и душевная чистота, бескорыстная страсть к познанию,высокие морально-этические качества, идеологическая зрелость надолго останутсяпримером для молодежи, воспитателями которой вы успешно являетесь.

Наука бесконечно вам благодарна и безусловно незамедлительновпишет ваши имена в свою золотую книгу славы. Позвольте в день юбилея Поселкапоздравить вас с достигнутыми успехами и искренне пожелать новых. Слава Науке!

Президент Всей Науки. Архистратиг Аэрологии, ПочетныйПифагор, Верный Ломоносовец и прочая, и прочая (подпись)

Телеграмма была на бумаге верже, подпись нацарапанасобственноручно, бланк лежал в планшете из кожи редкого животного йесина, апланшет пристегнут к личному лейб-сьянс-адъютанту Президента. Лощеный, весь взолотых аксельбантах, золотых Ньютонах, серебряных Декартах, он вылез изсамолета фельдсвязи и, не обращая внимания на близкие пожарища, гордо маршировалк выходу с летного поля. Аэродромные собаки таращились на него, ленивопобрехивая вслед, и никто еще, в том числе он сам, не знал, что в этот мигочень далеко отсюда полтора десятка серьезных хвороб одержали наконец верх надказавшимся изначальным и бессмертным, но тем не менее очень старым и недужнымчеловеком, Героем Науки и анекдотов, холодеющей рукой сжимавшим своегоплюшевого медведика, украшенного платиновым ошейником с бриллиантами; чтопришла та, что приходит за всеми людьми, как ни спасайся от нее уверениями всобственном бессмертии, и Президент Всей Науки – умер, умер, умер…

1981

Человек бежал быстро и размеренно, расчетливо захватываяполной грудью порции воздуха и выдыхая одновременно с рывком правой ногивперед, один выдох на три рывка – наработанный за годы ритм опытного охотника.Он не спешил – пятна крови и следы говорили, что олень невозвратно теряет силыи вскоре рухнет там, впереди, где зелень и буйноцветье саванны сливаются сВеликим Синим Ясным Небом. У этих людей существовало множество слов дляобозначения цвета и состояния неба в разное время суток, разную погоду, дажеразные времена года. Но Великим оно было всегда, оно изначально нависало надмиром, над живым и неживым оно светило мириадами звезд, гневалось молниями инасылало чудовищ.

Неподалеку, слева меланхолично перетирают зубами травупятеро мамонтов. Косматые громады спокойны – они не боятся одиноких охотников.

Человек бежал по саванне поблизости от побережья океана,который лишь через десять тысяч лет приобретет право именоваться СевернымЛедовитым. Пока что для такого названия просто-напросто нет оснований – льданет и в помине, климат мягок, носороги чувствуют себя прекрасно у этих берегов.Человек тоже. Разумеется, с учетом неизбежных опасностей, подстерегающих наземле и налетающих с неба.

Разные шарики и подвески костяного ож ерелья постукивают повыпуклой груди. Рука сжимает легкое удобное копье, мир прост и незатейлив, цельясна. Медь, что пойдет на шумерские и вавилонские мечи, покоится глубоко внедрах земли. На Байконуре и мысе Канаверал ревут саблезубые. На всей планетенет пока что ни одного металлического предмета своего, земного производства.

Впереди – небольшая роща, островок деревьев посреди саванны,взгляд не в состоянии пронизать его насквозь, и опытный охотник Вар-Хару резкозабирает влево, заранее отведя копье для возможного удара, – бывает,смертельно раненый зверь в приступе яростного отчаяния выбирает такие вотуголки для последнего боя.

Все чувства охотника обострены, он привык к неожиданностям иоттого даже не вздрагивает, увидев перед собой вместо разъяренного, истекающегокровью оленя – людей. Не совсем таких, как обычные люди, правда. Двоих.

Он стоит, изготовив копье, левая рука готова выдернуть из-запояса метательный нож. Глаза охотника, мастера чтения звериных следов,различающие десятки оттенков в красках неба, вбирают детали и частности, каксухой песок впитывает воду.