Обет без молчания - Ольга Володарская

— Кстати, я так и не узнала, что в нем?

— Да ты сама прочти. Письмо лежит на тумбочке возле патефона.

— Ты не против? — обратилась Даша к брату. Тот закатил глаза.

Сестра убежала в спальню, а Боря воспользовался ее отсутствием и смачно поцеловал Бетти в губы. Какие же они сладкие! Как хурма… Именно ее он обожал. Мог есть любые фрукты, от обычных яблок, что матушка выращивает на своем участке, до мангустинов и рабутана. Любил ягоды: клубнику, малину, облепиху, — но предпочитал хурму, которая тоже относилась к ягодам, как и арбуз.

— Так вот почему вы вчера слушали пластинку, — крикнула Даша. — А я думаю, зачем врубили патефон.

— Я тебя хочу, — прошептал Боря на ухо Элизабет.

— Их вил дих, — ответила она ему тем же на немецком.

— Эй, ребята, не смущайте меня, — услышали они голос Даши. — Обжимайтесь вдали от людей, чьи отношения на грани.

— Прости, — смущенно пробормотала Бетти.

Но сестра просто прикалывалась:

— Сразу после того, как познакомишь со своим бывшим.

— Дэвидом?

— Да, английским снобом, что недавно ушел отсюда.

— Понравился?

— Шикарный мужчина, — простонала Даша. — Кем он, кстати, работает?

— Дэвид — адвокат. Недавно стал совладельцем одной из юридический контор Лондона.

— Я его уже почти люблю.

— Он хороший, но не мой. — Она ласково посмотрела на Борю.

— И хорошо, себе заберу, — рассмеялась Дарья и оставила-таки влюбленных наедине, отправившись в свою комнату досыпать.

Он сидел у костела, пил горячий имбирный напиток из пол-литрового пластикового стаканчика и слушал звон колоколов. Было прохладно, но Хан не хотел уходить. Тут так спокойно! И очень красиво, хоть листья на деревьях и поредели, а известняк кладбищенской ограды потемнел от влаги.

Утром звонили из Москвы, сказали, что у сестры рецидив. Она попыталась выпрыгнуть из окна лечебницы, благо на нем имелись решетки. Сейчас Лена лежит в отдельной палате под сильными успокоительными.

Все же передалось ей сумасшествие от матери!

Или не только ей?

Опять тот же вопрос, что не дает покоя в последнее время.

Этой ночью Кир проснулся и обнаружил себя не в кровати, а у окна. Он стоял, привалившись к подоконнику животом, и дышал свежим воздухом. Для того чтобы впустить его в комнату, он открыл окно, но, как это происходило, Хан не помнил.

«Я тоже страдаю лунатизмом? — испугался он. — Но не знаю об этом, потому что живу один?»

Чтобы успокоиться и не накручивать себя, Кирилл достал из сумки пачку гомеопатических таблеток, приобретенных тут, в Берлине. В России он пил настойку пустырника — она и помогает хорошо, и непротивная, — взял ее с собой, но она быстро закончилась. Пришлось обращаться к местным фармацевтам. Кир хотел приобрести что-то посильнее травяных капель, но медикаментозные успокоительные продавались только по рецептам, и ему ничего не осталось, как взять гомеопатические. Тогда он понял, почему в Берлине так много этих бесполезных, на его взгляд, кабинетов и аптек.

Закинув в себя сразу три, он принялся усиленно их рассасывать, но более-менее успокоился еще до того, как на языке растаяла последняя. Все с ним в клиническом смысле нормально, отклонений нет, но появился эмоциональный дисбаланс. А у кого бы он не возник, когда стресс за стрессом? Даже небольшой влияет, а к нему Хан относил знакомство с немецкими родственниками, которых он пытался разыскать долгие годы, и вот чудо свершилось! Он встретился с племянником своего деда, но… Тот умер и теперь преследует его в кошмарах. А сестра слетела с катушек и теперь лежит в психушке, пусть и добровольно.

«Но мне неймется, — начал поругивать себя Кир. — Я прусь опять в Берлин, иду туда, где видел покойника, что оживает в моих снах, и пытаюсь приобрести его квартиру… Да что со мной не так? После такого любой нормальный человек отправился бы в санаторий на воды. В тот же немецкий Баден-Баден!»

Кирилл сделал себе чаю, разбавил его холодной водой, чтобы не ждать и выпить сразу. Он успокоился и захотел поскорее уснуть.

Удалось не сразу, хотя вроде успокоился. Что-то не давало погрузиться в дрему. Мешали не мысли, а звуки (холодильник рычал, за окном нет-нет да проезжали автомобили), свет, пробивающийся из-под двери, и красный огонек на телевизоре, запах кондиционера для белья, фиалковый. Кирилл вертелся, то укрывался с головой, то скидывал одеяло на пол, но уснул только под утро, когда уже начало светать.

Пробудился в кровати, и это порадовало, как и блинчики на завтрак.

Обратный билет у Кира был на послезавтра, но он подумывал о том, чтобы взять другой. Тот, что имелся, невозвратный, но черт с ним, пусть пропадает. Нужно валить из Берлина, который сводит его с ума!

Но сначала…

Нанести прощальный визит Альтен и Краузе.

И вот он сидит перед костелом, пьет имбирный напиток и говорит обеим улицам: «Ауфидерзейн!» Он их не видит: одна за спиной, вторая спрятана за храмом, кладбищенской оградой и деревьями, высаженными вдоль нее.

— О, это опять вы, — услышал Кирилл громкий женский голос и обернулся. По аллее в его направлении ковыляла бабулька с корзиной цветов. — Добрый день.

— Здравствуйте. Мы знакомы?

— Меня зовут Ингрид. — Она плюхнулась рядом, шумно выдохнула и вытерла лицо платком. — Я торгую цветами на Альтен-штрассе и ближайших к костелу улицах уже больше шестидесяти лет.

— Так много? А вам не дашь больше пятидесяти трех.

— Льстец, — хихикнула бабка.

— Где мы встречались, позвольте узнать?

— Я видела тебя на Краузе, когда ты выходил из дома под номером тринадцать. Там жили Хайнцы.

— Да, я заглядывал к Фредди.

— И к нему тоже? Я видела тебя после его смерти, буквально на днях. Может, вчера?

— Вряд ли.

— И то верно. Там полиция была на двух машинах, и я бы тебя не запомнила.

— Полиция?

— Всегда приезжает, если человек умер. Порядок такой.

Кир понимал, что у дамы, с которой он имеет беседу, могут быть провалы в памяти, поэтому напомнил:

— Вы сказали, что встретили меня на днях, а Фредди скончался примерно месяц назад.

— Так Харри концы отдал.

— Сын?

— Нет, сын Герхард жив-здоров.

— Постойте, я запутался. Герхард, он же Харри, отпрыск Фредди.

— Харри — его помощник. Полное имя Харрисон. Фамилия Алби.

— Он стройный блондин? — Бабка кивнула. — И жил он в квартире старика Хайнца?