Москва 2042 - Владимир Войнович

— Всякие, — сказал он. — У нас в Комплексе сосредоточены все науки, и я всем этим руковожу, но сам лично занимаюсь исключительно биологией. Я вам все покажу, обязательно приходите. А пока мне, извините, пора. Он пожал руку мне и Дзержину Гавриловичу и тут же исчез.

Мы остались вдвоем, и Дзержин Гаврилович долго расспрашивал меня о моем впечатлении от всего увиденного в Безбумлите.

Я высказался самым одобрительным образом об уровне технической оснащенности коммунистических писателей, но в то же время выразил осторожное сомнение относительно творческой свободы, которой эти писатели пользуются.

— Меня удивило, — сказал я, — что они все обязательно должны писать так называемую Гениалиссимусиану. Я нисколько не сомневаюсь в многочисленных достоинствах Гениалиссимуса, но все-таки мне кажется, что у писателей могли бы существовать и какие-то другие темы.

Кажется, мои слова Дзержину Гавриловичу не очень понравились.

— А кто вам сказал, дорогуша, что они все обязаны писать именно Гениалиссимусиану? — спросил он, нахмурившись. — Неужели Смерчев?

— Ну да, — признался я, тут же испугавшись, не подвожу ли Коммуния Ивановича. — Именно он мне это все и сказал.

— Какая глупость! — горячо возмутился Дзержин. — Какая клевета! И вы, такой умный и наблюдательный человек, неужели могли поверить подобному вздору?

— Ну а как же я могу не верить? — сказал я. — Я же здесь человек совершенно новый.

— Ну так вот, поверьте мне, — сказал Дзержин решительно. — Я пользуюсь репутацией очень прямого и правдивого человека. Поверьте мне, все, что сказал вам наш уважаемый Коммуний Иванович, есть полная чушь и глупость. Наши подкомписы пользуются такой свободой, какой не было никогда ни у кого. И пишут они не то, что им приказывают, а абсолютно все, что хотят. Хотят, пишут за Гениалиссимуса, хотят — против. Никаких ограничений для них не существует.

— Странно, странно, — сказал я, несколько смущенный столь противоречивыми сообщениями. — Но я надеюсь, то, что сказали мне Смерчев и Сучкин насчет компьютера, который обрабатывает все написанные тексты, выбирая из них самое лучшее в идейном и художественном отношении, это правда?

— А, ну это, конечно, правда, — охотно согласился Дзержин. — Компьютер у нас действительно замечательный. Лучший в мире. Между прочим, — он посмотрел мне прямо в глаза, — это мое детище. Это я лично изобрел этот компьютер.

— Вы? — переспросил я, чуть не поперхнувшись кофе.

— Я. А что, не похоже?

— Нет, я ничего не говорю, — сказал я, порядком смутившись. — Но вообще-то… Если вы изобрели такое сложное техническое устройство, значит, вы просто очень крупный изобретатель.

— Да-да, — лениво согласился Дзержин. — Если говорить без лишней скромности, я, надо признаться, довольно крупный изобретатель. Кстати, не хотите ли посмотреть, как мой компьютер работает?

— А можно? — спросил я с некоторым недоверием.

— Что за вопрос! — развел руками Дзержин. — Кому-то, может, и нельзя, но уж вам-то, конечно, можно. Тем более, что Гениалиссимус лично распорядился ознакомить вас со всем лучшим, что есть в нашей республике.

Признаюсь, таким неизменным ко мне вниманием Гениалиссимуса я был очень и очень польщен.

Выйдя из Упопота, мы направились прямо к двери, за которой должно было находиться это уникальное электронное устройство.

Часовые почтительно салютовали нам взятием оружия на караул.

За дверью, в которую мы вошли, находилась сравнительно небольшая комната, где стояли еще двое часовых и за канцелярским столом под портретом Гениалиссимуса сидел моложавый дежурный в чине майора. Увидев Дзержина, майор вскочил и, заикаясь от волнения, доложил, что за время его дежурства на охраняемом объекте никаких происшествий не случилось.

— Ну и очень хорошо, — сказал Сиромахин. — Молодец. А мы вот с Классиком решили проверить, как наша машина работает. Дай-ка нам книгу посетителей.

Книга эта в красном коленкоровом переплете была совершенно новая. Ею даже вообще, по-моему, никто до меня не пользовался. Я спросил, что я должен написать.

— Ну, напишите, что вы, ознакомившись с машиной, обязуетесь никому не рассказывать о ее конструкции и принципе работы.

Это обязательство не показалось мне слишком обременительным. В устройстве компьютеров я, как уже было сказано, ничего совершенно не смыслю и поэтому никаких связанных с ними тайн выдать не могу даже под пыткой.

После того как я выполнил требуемое, Сиромахин приказал открыть дверь, которую я не сразу заметил. Это была узкая железная дверь, вроде тех, которые бывают на подводных лодках.

Сначала с этой двери сорвали сургучную печать, потом долго крутили какие-то ручки и набирали цифры на двух номерных дисках.

— Дверь прямо, как в Швейцарском банке, — заметил я.

— Правда? — Мне показалось, что Дзержин посмотрел на меня как-то странно. — В самом деле очень похоже?

— Мне кажется, что похоже, — сказал я. — Хотя, честно признаться, я ни в одном из банков Швейцарии отродясь не бывал.

— Вы никогда не были в Швейцарском банке? — переспросил Сиромахин.

— Никогда не был, — повторил я. — А почему вас это удивляет?

— Меня вообще никогда и ничто не удивляет, — сказал Дзержин Гаврилович. — Но я просто думал… у меня есть такие сведения, что вы там бывали.

— Увы, — сказал я, — увы! Ваши сведения ненадежны.

— Странно… — Он все еще никак не мог справиться с дверью. — Вообще-то у меня сведения бывают очень даже надежные. А может быть, вы были там каким-то иным способом, а? Он перестал возиться с замком и посмотрел на меня внимательно.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Я имею в виду, что некоторые люди вашей профессии обладают сильно развитым воображением и при помощи воображения могут проникнуть куда угодно, даже в Швейцарский банк. Это правда или нет?

— В некотором смысле, конечно, правда, — согласился я. — Проникнуть в банк с помощью воображения можно, а вот унести оттуда то, что лежит, это почему-то не получается.

— Ну, — улыбнулся Дзержин, — для того чтобы унести, можно найти кого-нибудь попроще, а вот так, чтобы проникнуть мысленно, находясь на далеком расстоянии и подглядеть, где там чего лежит, это доступно совсем не каждому.

Ему удалось наконец справиться с замком. Дверь со ржавым скрипом отворилась, и мы оказались в тускло освещенном коридорчике, в конце которого была еще одна дверь, точно такая, как первая. Первую дверь за нами закрыли, и только после этого Сиромахин открыл вторую.

— Ну теперь, — сказал он несколько торжественно, — дайте вашу руку и закройте глаза. И попробуйте включить ваше воображение. А потом, когда глаза откроете, интересно будет сравнить то, что вы вообразили, с тем, что увидели.