Страсти по Митрофану - Наталия Терентьева

Митя с сомнением посмотрел на Элю.

– Может, прибьет карточку, пойдем поищем?

Эля покачала головой:

– Ну уж нет. Я назад не поворачиваю.

– Ты уверена?

Митя посмотрел на Элю, которая для такого случая оделась необычно и стала похожа на веселую девчонку из какого-то американского фильма – рваные джинсы, свободная рубашка, под которой так приятно обозначается ее круглая грудка, – можно даже специально не смотреть, видно с любого ракурса, манит, зовет, дразнит, – убрала волосы в пышный хвост и надела на руку большой оригинальный браслет – кружевной, с белыми кожаными вставками и густо-медовым янтарем.

– Можно посмотреть? – Митя как можно небрежнее взял девушку за руку. – Хорошая вещь. Авторская?

– Наверно, – засмеялась Элька. – Вчера купила, по дороге из Мариенхоффа, ты не помнишь? Останавливались у открытого киоска на улице. Как раз потратила те шесть евро… Неужели совсем не помнишь? Ну да… Ты же на меня обижался и вообще был не в себе…

Митя опустил голову.

– Ладно, я ведь уже извинился. А если нас кто-то увидит?

– И что? Елена Самуиловна тоже на улице пела.

– В Риге?

– В Кельне! Лет двадцать назад, правда…

– Такая вроде приличная женщина… Ты уверена, что это не стыдно?

– Если не думать о деньгах – нет. О том, что нам как будто милостыню подают, тебя это смущает?

– Но мы же для денег будем петь и играть…

– «У Ку-урского вокза-ала стою я, молодой, пода-айте, Христа ради, черво-онец золотой!..» – пропела Элька, смеясь. – Считай, что нам больше негде выступать. Так ведь бывает? И тогда музыкант идет на улицу и играет. Весь город – одна большая концертная площадка, везде люди.

– Ладно… – с сомнением ответил Митя. – Посмотрим, что нам эти люди скажут…

В небольшом переулке, где они расположились с виолончелью, к ним почти сразу подошел человек в хорошем добротном пиджаке и сказал:

– Izkļūt no šejienes!

– Простите, что? – спросила Эля.

– А! – совершенно недоброжелательно хмыкнул мужчина и повторил по-русски: – Встали и ушли отсюда.

– Почему? – Элька взглянула на Митю, который замер от этих слов.

– Потому. В другое место идите.

– Хорошо, – пожала плечами девушка. – Свои какие-то законы, наверное, – объяснила она Мите. – Ничего страшного.

– Первый зритель был явно не наш… – пробормотал Митя.

Они увидели, как из окна второго этажа им погрозил кулаком пожилой человек, переглянулись, Элька засмеялась, они прошли в соседнюю улочку. Там было несколько открытых салонов и кафе, на улице были выставлены картины, сувениры, стояли столики.

– Давай здесь. Сначала итальянскую, потом три русские, потом нашу конкурсную. Как вчера репетировали, хорошо? Ну и потом еще что-то, я спою а капелла, ты один сыграешь, а потом снова, все то же, по кругу.

Митя, не очень довольный, кивнул.

– Вообще я бы обошелся без еды и без денег. Прекрасно можно раз в день есть, а остальное время обходиться хлебом. Обещали, кстати, два раза кормить…

– У них кризис! Только на завтрак и на праздничный фуршет денег наскребли, как видишь! – засмеялась Элька. – А я без еды не могу. Я все время есть хочу. У меня много энергии, мне надо есть.

– Странно, такая стройная девушка…

– И ест? Ты думал, я ангел бестелесный, вообще ничего не ем? Питаюсь эфиром и мечтами? Кстати, помнишь, у нас в классе есть Костик?

Митя нахмурился:

– Не помню. Зачем мне он? И что этот Костик?

– Не помнишь? Высокий такой, худенький, с глазами голубыми по ложке… Ну не важно. Так вот он вообще всегда ест. Как приходит в школу, начинает есть, и ест, ест…

– Он с родителями живет?

– Конечно!

– Они его не кормят?

– Кормят, но у него мозг постоянно требует пищи. Просит еды, кто что принес, у меня все съедает, если я отвернусь…

– Я думал – он за тобой всегда плетется! А он просто любит ваши фирменные булки! Мозг… Не похоже, что у него вообще есть мозг…

Эля лукаво взглянула на Митю:

– А говоришь, не помнишь… Ладно. В общем, я к тому, что я тоже все время хочу есть.

– Художник должен быть голодный! – упрямо сказал Митя.

– И влюбленный! – засмеялась Эля. – Ладно, не забалтывай меня. Давай, начинай.

Митя стал робко играть. Все хорошо, только играть не очень хочется. Он бы сейчас сел, как вон тот художник, с карандашом в зубах, который прислонился к стенке, задумчиво смотрит, что-то набрасывает на большом листе бумаги. Митя бы тоже сделал набросок, а потом слепил бы Эльку, как она, забросив голову назад, поет, губы ее чуть приоткрыты, волосы тяжелой золотой массой лежат на ровной спине, хрупкие плечи сведены чуть вперед, грудь обозначена под кружевной легкой туникой… Элька сейчас не в тунике, но лучше пусть будет так… У нее есть такая, совершенно невозможная туника, когда она ее надевает, Митя делать ничего не может, только смотреть на нее и представлять, как бы он ее обнял. Или как бы слепил. Радость почти одна и та же. Но и то и то – запрещено. Запрещено, запрещено… Почему запрещено? Почему, если ему больше всего на свете этого хочется? Потому что не все наши желания должны исполняться, потому что ему это помешает, помешает… Но просто разум мутится от того, что она рядом, ее голос, ее запах, ее губы, она поет, какой замечательный голос, светлый, сильный, он наполняет все его существо, ему хочется тоже петь с ней, но, главное, он должен быть рядом, совсем рядом, совсем близко, так, как нельзя, должен, иначе его сейчас разорвет…

– Мить… – Элька подергала мальчика за рукав. – Давай еще раз со второго квадрата. Ты запутался немного.

– Ой, прости… Давай еще раз.

– Немного поэнергичнее играй, хорошо?

– Ладно. Я нормально играю, – тут же обиделся Митя.

Эля посмотрела на своего друга. Чего-то ему не хватает – играет вроде чисто, но как будто бы не может выразить в музыке то, что наполняет его душу. А душа точно переполнена – вот только понять бы чем.

Вчера вечером они долго колебались, где им репетировать, из холла их прогнали, тогда они все же пошли в Элин номер, Митя завесил дверь одеялом, уверяя, что будет меньше слышно, и репетировали до одиннадцати, пока к ним не пришла администратор и не попросила их прекратить шуметь. Митя взял виолончель, встал и молча ушел из Элиного номера, сказал только «пока».

Придя к себе, он через некоторое время начал ей писать. Писал обо всем – о том, как он волнуется перед конкурсом. Не боится, но волнуется. О том, как иногда чувствует страх перед будущим. О том, что он знает, что у него все будет, только надо работать день и ночь для этого, играть, играть. Митя писал коротко, не всегда четко выражая свои мысли, но Элька поняла, как поняла и то, что говорить ему трудно, проще писать.